На деревьях веревки, в веревках ворьё,
На погостах кричало беду воронье,
И земля умывалась под утро кровавой росой.
Голод пальцем костлявым стучался в дома,
Приближалась холодная, злая зима
Гнили слабые, сильные духом сходили с ума.
Груббер встал из-за стола и, шатаясь, побрел к морякам, держась за стены и выписывая ногами кренделя. Те орали припев:
И грызлась в небе свора черных псов,
И кляча дохлая несла по тучам черта,
И взор охотника всем нам смотрел в лицо,
И шла по наши души Дикая охота!
Груббер подошел к столу и долго всматривался в раскрасневшиеся лица морских бродяг, которые, не замечая стиснутых губ и блуждающего взора стоящего над ними исполина, продолжали тяжкую повесть…
Я покинул свой дом и очаг затушил,
И скитался по свету, и странником жил,
Я искал свое счастье в далеких и диких краях.
– Братцы, сделайте одолжение…
И я понял, что правды нигде не найду,
И я понял, до солнца вовек не дойду,
И прозренье не светит в тумане, как в море маяк.
Парни, послушайте…
Все завязло в войне, утонуло в вине,
Все горит в золотом, похотливом огне,
И куда б не пришел я, везде это видится мне…
– Заткнитесь, мать вашу! – заорал взбешенный Дитрих, разбив об угол стола еще не пустую бутылку и угрожающе зажав горлышко в руке. Темное вино, похожее на кровь, полилось по щелям, выбоинам и царапинам стола. Моряки ошеломленно смотрели на здоровяка. Некоторые привстали и стиснули кулаки. Жилетки из бордового сукна, что были на рыбаках, заплясали в глазах Груббера, и он в изнеможении опустился на лавку: «Простите. Я, кажется, напился, как свинья. Выпейте со мной? За будущего короля?»
Моряки успокоились. Посыпались смешки, шуточки и вскоре оружейник начисто забыл о неприятностях.
* * *
«Улица Длинных Ножей» встретила оружейника гробовой тишиной. Кругом не было никого, и Груббер без приключений добрался до родной лавки. Дочери дома не оказалось.
«Наверняка с подругами лясы точит на берегу. Надеюсь, эта засранка хотя бы прибралась».
Только Дитрих собирался подняться на второй этаж, чтобы бросить свое тучное тело на широкую кровать, которую после смерти жены он так ни с кем и не разделил, как у входной двери зазвонил колокольчик.
«А пошло оно все. Я – умер, меня нет», – зевнул хмельной мастер и, держась за перила, потихоньку полез наверх. Однако колокольчик зазвонил резче и настойчивее. Послышался глухой стук.