Но эпатаж и вульгарность, что не удивительно, в обществе художников двадцать второго века было не просто дополнением, а самим образом. Заурядный глаз обывателя не найдет прорехи в искусстве, куда можно засунуть кусочек пазла оригинального творчества. Изобилие искусства почему-то заставляет молодых художников думать, что ныне уже не стать известным, не прибегая к крайним, вульгарным и пошлым, методам. Егор, в это поверив однажды, не выдержал обиды на себя и забросил рисование, думая, что его способность – лишь способ отсрочить неизбежную гибель искусства, в котором его убеждали не раз те самые клубы художников. Он уверовал в то, что прибегнет к этому самому эпатажу, если не обрубить на корню свои потуги.
Наконец, прошло три года работы над уже переименованным в «GalaxyGuy» «Космическим пульсом». Лёша дописывал развязку, где главный герой переживал гибель двух планет, уничтоженных по его ошибке, и где он наконец находит пристанище на одной карликовой планете. Егор рисовал большую, финальную обложку книги, которые они так долго придумывали вместе, и теперь рукопись готова была отправиться в редактуру. Тысячи исписанных листов, сотни иллюстраций, и все это уместилось на более чем четырехстах листах А4, испещренных мелким шрифтом и с вклеенными в них картинками акварелью Егора. Они понесли рукопись в редакцию.
Принявший их усатый дядька с грустными глазами и болезненного вида лицом без интереса взял рукопись и отправил братьев домой, не дав никаких указаний. Так просидели они пять дней в ожидании ответа, окрыленные надеждой на светлое будущее дуэта писателя и художника, но редактор не спешил их обнадеживать. Рукопись вернулась к ним с запиской: «Нам очень жаль, но вы не подходите нам».
Сердце у обоих упало, но все было бы не так страшно, если бы не одна маленькая деталь, которая навсегда убила желание браться за работу у братьев – рукопись была прочитана всего на одну пятую всей истории, что показывали пометки каждые десять-двадцать страниц, заканчивающиеся на восьмидесятой.
Следующий месяц братья оббегали семь издательств, в которых никто не доходил и до половины рукописи, отказывая в печати и заливая обильным количеством кофе величайший труд их жизни, который нельзя было даже перепечатать. Братья ушли в себя, надолго забыв о работе художником и писателем, которых в них убил простой человеческий эгоизм и государственная цензура.