– Ко…Конечно. – неуверенно кивнула она.
– Ты работаешь у нас недавно, поэтому не знаешь о некоторых негласных правилах этого дома. Когда наша Анна уходила из дома вечером, мы не отключали свет в саду до тех пор, пока она не возвращалась. Всем это известно, поэтому имей в виду, нельзя отключать фонари до прихода Анны домой.
– Но ведь ее нет уже несколько дней…
– Бьянка!
– Я вас поняла, синьор Марино. Извините…
– Можешь идти.
Девушка молниеносно прокрутилась на каблуке назад и, скатав губы трубочкой, с облегчением освободила переполненные воздухом легкие. Стук ее каблуков в полубреду отдалялся от ушей Агнессы. Она запрокинула голову.
Проклятое кресло – оно словно было облито смолой, тело в нем мякнуло белым свежим хлебом в молоке… Сколько ночей она не смыкала глаз – две, три? Ровно столько, сколько ее девочка не появлялась на пороге своего дома.
Агнесса издала истошный всхлип, вырвавшийся прямо из глубины, словно его сдерживали сотни стен, но оборона была разбита. Лицо женщины налилось красками рябинового вина и исказилось в гримасе. Боль была невыносимой: всхлип за всхлипом. Всхлип за всхлипом…
Освещение в саду вновь озарило зеленые насаждения и массивные ветви, и в холле стало немного светлее. Тени пламени на стенах слились с силуэтами изящных деревьев. Бернардо подошел к окнам и поднял глаза на небо: розовый румянец восхода, было около пяти утра.
Плач Агнессы за спиной внезапно стих. Бернардо обернулся к жене и увидел ее взгляд, прикованный к журнальному столу: новый выпуск «Fortune» лежал среди прочей макулатуры. Она бережно взяла его в руки и трепетно провела холодной ладонью по глянцевой обложке.
– Прекрасное вышло интервью. – выдавила она. – Анна была такой счастливой, помнишь? Как воодушевленно она рассказывала о своем новом пейзаже.
Женщина прикрыла веки, вспоминая события этого дня. Ее густые брови еле заметно затрепетали, а по щеке пробежала слеза.
Агнесса вновь открыла веки. На обложке красовалась семья Марино – ее семья. Муж держал ее за руку, сидя в хозяйской раскрепощенной позе на кожаном диване, а Анна стояла рядом, деловито сложив изящные кисти, и улыбаясь своей широкой ослепительной улыбкой, за которую боролись все журналисты Флоренции. Единственная дочь. Любимая дочь. Драгоценная.
– Я был так несправедлив к ней, Агнесса. – проскрипел Бернардо, растирая слёзы по всему лицу. – Мои упреки, нотации… Я был зол на нее из-за отказа участвовать в нашем семейном деле… Господь всемогущий, вдруг она сейчас сидит где-то и думает, что отец ее не любит?!