– Доходит парнишка-от, – все чаще слышал он за спиной шепотки. – Истошшал совсем, еле ноги таскат…
Впрочем, всем своего горя хватало – кто так же кашлял кровью, кто спину сорвал, у кого соль ноги съела, у кого – уши…
Мечтал Прошка ослобонить малость свой жребий – хоть бы в толкачи перейти, что ворот толкают, который из скважины раствор подает. Вот уж хорошо – ничего там не печет, не жарит, клубами не пышет – ледяная вода глубоко из-под земли по скважине подымается, аж до третьего этажа рассолоподъемной башни. А потом по наклонной трубе бежит в солеварню, льется прямиком на цырен. Но в толкачи по легкости этой работы брали совсем зеленых парнишков – лет осьми-десяти. А давеча взяли даже девчонку – двенадцатилетнюю Устиньку. Семнадцатилетнему Прошке путь туда был заказан.
В грузчиках, что приладив на спину деревянную полочку, споро сновали от солеварни до огромного амбара на берегу Камы, служили разные люди – на вид и пожиже Прошки. Смотришь – в чем душа держится – однако ж взвалил мужичок на спину пятипудовый мешок – и как муравей побежал! В грузчики нанимались и бабы. Хоть бабья норма на два пуда легше – так и денег ведь меньше. Бегали женщины с мешками, да еще и босы все как одна. Командовала ими тетка Параскева – голосистая баба в шесть пудов весом.
– Бабы выносливые, – объяснила она Прошке. – Иной соль ноги до колен съест, а она и не заметит.
– Дайте-ко я попробую поднять! – попросил Прошка. – Не могу больше в солеварне.
Тетка Параскева помогла Прошке надеть на спину деревянную подставку на лямках – ровно полочка над головой, чтобы тяжесть и на голову, и на спину ложилась, но даже от бабьей нормы Прошка упал на колени, не сделав и трех шагов.
Он пытался подняться, но не мог выбраться из-под мешка, снова и снова скользя по глине. Соль сыпалась на уши, падала за шиворот, разъедала глаза.
Уши горели так, словно учитель Сидор Матвеич надрал их за невыученный урок.
– Эх ты, пермяк – солены уши! – услышал Прошка, и тяжесть со спины чудесным образом пропала. Высокий остроскулый парень протягивал мешок тетке Параскеве:
– Не выйдет из него грузчика.
– Твоя правда, Андрей, – не выйдет, – подтвердила тетка Параскева.
– Ништо! – ухмыльнулся парень. – Подрастет – окрепнет.
Разговоры с Андреем стали единственной радостью Прошки. Выгнанный из университета за «политику», Андрей пошел на сользавод – сначала ворошил соль граблями, потом за твердую руку и глазомер перешел в мешочники – держал распяленный рогожный мешок перед ссыпщиком, следя, чтоб тот не сыпал мимо. Командовал, когда хватит: чтобы не слишком мало – иначе приказчик не засчитает мешок, и не слишком много – чтоб рогожный куль не треснул на полдороге к амбару.