Я не был стукачом не потому, что не хотел или героически сопротивлялся, а просто за ненадобностью. Меня вызывали в органы, и не раз. Беседовали. Я бы согласился на любое предложение, если бы мне более или менее настойчиво сделали его, хотя бы намекнули на это. Но никаких предложений не последовало. Каждый раз, когда беседа кончалась, я подписывал бумажку о неразглашении состоявшегося разговора, а сотрудник, беседовавший со мной, подписывал пропуск на выход и произносил стандартное: «Вы пока свободны». Я так и не понял до сих пор, что означает это выражение «пока» – профессиональную шутку (мол, вас пока сажать не будем) или профессиональное доверие (мол, вас пока оформлять в качестве осведомителя не будем). Не усматривайте в моем поведении страха быть посаженным. Сейчас у нас людей, которые не лезут в политику, не сажают без достаточно серьезных причин. И если вы – наш человек, вам бояться нечего. А я был, есть и буду до конца нашим человеком. Я был вполне приличным комсомольцем, а потом – столь же приличным членом партии. И если бы я согласился сотрудничать с органами формально, то не из страха наказания за отказ, а совсем по другим причинам. Моему приятелю предложили стать осведомителем в первую же беседу. Он, конечно, сразу же согласился. Но у него на это был особый расчет – он собирался вообще пойти по этой линии, то есть со временем (после университета) пристроиться работать в органах. Я сказал ему, что органы меня почему-то не вербуют в свои осведомители. Он счел это вполне естественным.
– Мы, – сказал он с некоторой долей презрения (с первой же минуты своего функционирования в качестве стукача он ощутил свою принадлежность к великому братству, именуемому абстрактно «органы»), – неохотно привлекаем таких апатичных индивидов, как ты. Ты не тянешь на роль сотрудника органов.
Не могу сказать, что меня обрадовала эта откровенность приятеля. Меня это даже задело. «Погодите, – подумал я в тот момент, – может быть, пробьет и мой час». Но это не было предчувствием или затаенной страстью моего поведения.
Донос был изобретен на Западе (вспомните Иуду!). Потом вместе с христианством он проник в Россию. В сталинские годы он достиг здесь высочайшего расцвета. Теперь на Западе его рассматривают как чисто советское явление. Но так ли это?