– Ты с Воргоссоса. – Не знаю, как я догадался, но сразу понял, что прав.
Существо моргнуло, насторожилось, открыло глаза – те снова стали черными. Опять моргнуло. Лиловые. Еще раз. Черные.
Я выровнялся, почувствовал, как колено непроизвольно дернулось, и произнес:
– Нет… ты оттуда сбежал.
Гомункул промолчал; слышно было лишь стук трамвая. За оконными занавесками мелькал свет.
– Ни черта ты не знаешь.
– Это правда, – согласился я, шевеля пальцами ног в сапогах. – Но ты бы так не ответил, не попади я в точку. И кем ты был? Чьей-то игрушкой?
Крашеный схватил станнер и замахнулся на меня, басовито зарычав; вскочил.
Я прикрыл лицо и сказал:
– Мне ведь всерьез нужно попасть на Воргоссос.
Гомункул не опустил станнер, но отвечать или ехидничать надо мной не стал.
– Когда продашь меня моим людям, продай им путь на Воргоссос.
– Ты что, глухой? – ответил гомункул. – Я не знаю, где эта планета.
– Что-нибудь да знаешь, – холодно парировал я. – Дай хотя бы наводку. Мы заплатим. – Это все, что я смог выдавить, не прикусив язык.
Мне по-прежнему слышался смех Гхена, а если Хлыст с остальными тоже мертвы…
Я переместил взгляд на кучку метеоритов, на театральные маски, на аккуратные ряды бутылок и информационных кристаллов и добавил:
– Пожалуйста.
От такой вежливости гомункул разинул рот, показав всю свою добрую сотню зубов. Он уселся и взял серебристый пульт, который недавно был подключен к его голове.
– Наводку дать? – с усмешкой повторил он. – Ты, что ли, из этих? Из пилигримов?
– Что-что? – удивленно моргнув, переспросил я. Меня вдруг затошнило, как будто от приступа морской болезни. – Каких еще пилигримов?
– Разных, но хуже всех были ваши имперские палатины. Приходили ко мне в поисках бессмертия и вечной молодости, ради смены пола. Вечный может дать все, что запрещено в Империи. За плату, разумеется. Косторезы сделают для тебя что угодно. Кого угодно. Солдат, рабов, игрушки для секса. – Противный язык Крашеного мелькал за частоколом зубов.
– И кем был ты? – дерзко спросил я.
Нужно было поддерживать разговор. Я чувствовал, что ноги начинают слушаться меня; моя улучшенная палатинская нервная система восстанавливалась быстрее, чем у рядового человека. И я заметил кое-что необычное в кабинете. Может, и вы заметили? Это был вовсе не кабинет.
Похабная улыбка Крашеного на миг померкла, напускной лоск и пафос исчезли, оставив передо мной жалкое нечеловеческое существо в дорогих одеждах.