– Помоги мне расшнуроваться, пожалуйста.
Он весьма ловко с этим справился и заработал еще один поцелуй. В платье, спущенном до талии, в корсете, готовом лопнуть под напором груди, Мари дель Об де Флор, Орлеанский соловей, повернулась к нему и подошла вплотную:
– А теперь я тебя раздену. Что это такое?
– Медальон.
– Сними его.
– Я его никогда не снимаю.
– Сегодня снимешь. Я хочу всего тебя раздеть.
И Андреу снял медальон, подарок Терезы.
Казалось, эта женщина разжигает страсть силой воображения, потому что по выражению ее лица было ясно, что просто раздеть Андреу – для нее уже высшее наслаждение. В одних подштанниках Андреу почувствовал себя неуютно, и она это угадала.
– Давай я их сниму с тебя, мон шер.
Снимая подштанники, она наклонилась к нему и нежно проверила документацию.
– А ты… ты не будешь раздеваться? – еле выдавил из себя Андреу.
– Буду… но я люблю, когда рядом со мной обнаженный мужчина. – Она вздохнула. – В гостиных такого не увидишь…
– Ах! – дерзнул Андреу. – Во Франции…
– Во Франции, во Франции, – презрительно передразнила она. – Не верь всему, что говорят о Франции.
Она обняла Андреу за талию и подвела его к большому зеркалу, стоявшему у изножия кровати. Они застыли перед ним, как будто изображенные на этюде Тремульеса.
– Тебе не хотелось бы, чтобы нас так изобразили, mon chouchou?[25]
– Mon quoi?[26] – застеснялся Андреу, потому что начал возбуждаться, а она и довольнехонька.
– Mon quoiquoi[27], – сказала певица и начала искусно ласкать его. – Раздень меня, «Ква-ква»[28], – велела она.
Они не потушили ни одного из трех зажженных в комнате светильников, потому что мадам в эту ночь ласкала любовника и телом, и взглядом. «Ква-ква» получил возможность удостовериться, что Мари дель Об де Флор не только изумительная певица с ангельским голосом, нежным и сильным, но и виртуозная любовница.
– Кто этот сопляк?
– Кого вы имеете в виду, месье Видаль?
Господин Аркс, помощник театрального импресарио, в обязанности которого входило сделать пребывание артистов в Барселоне как можно более приятным, чувствовал себя крайне неспокойно, так как был весьма наслышан о дурном характере пианиста, прожигавшего жизнь, сопровождая де Флор по слякоти путей Господних и дорог его величества.
– Этого молокососа, который сегодня вечером уселся играть вместо меня.