Такая техника передавала лёгкость, плавность и какую-то неуловимую чистоту в картинах учителя. Он заставлял меня видеть то, чего не заметили, не уловили другие. Он дарил людям новый взгляд на саму жизнь, и это поистине вызывало восхищение. Я не мог тогда и подумать, что могу преуспеть хотя бы в создании копий его работ, написанных в этих же местах, – взять, например, «Эрминию у пастухов». (Вот, кстати, он опять её достаёт.) Он может по часу стоять и смотреть на неё, не сделав ни малейшего движения кистью. Он всюду ищет совершенство, которое другим просто не дано понять и увидеть. Видимо, поэтому я тоже не всегда могу ощутить то, что суждено стать изображением на его полотнах. Чем больше я пытаюсь его постичь, тем больше я осознаю, какая пропасть разделяет меня и маэстро.
Пока Карл Павлович выплёскивал на холст плоды своей неуёмной фантазии, я решил попробовать ещё раз. Только обязательно надо было найти то, что мне действительно понравится; то, в чём я увижу Нечто.
Неумолимо приближался вечер. Карл и Григорий, пробираясь сквозь оливковые рощи, миновали монастырь, который до сих пор не был закрыт. Что было удивительно, учитывая потрясения, происходящие в это время в Италии. Карл проводил здесь время вместе с семейством Гагариных. Он пытался забыть недавние события в Риме.
Тогда его особенно терзало то, что от него мог отвернуться свет. Проклятые лицемеры! На любом званом вечере они улыбаются, шутят, делают вид, что интересуются его творчеством. И всё только потому, что им так было выгоднее. Именно эта жажда показать себя с лучшей стороны в своём окружении во многом заставляла их вести себя подобным образом. Но несколько дней назад всё изменилось. Абсолютно всё. Карл заперся в своей мастерской с единственным желанием – исчезнуть. Он не хотел ни с кем ни говорить, ни спорить. Как показывали первые визиты, люди шли к нему, чтобы обвинить в чёрствости и бессердечии.
Рим оказался маленьким городом. Все возможные версии взаимоотношений его и Аделаиды разлетелись по всему городу. Даже копии писем были распространены! Откуда они вообще взялись? Чёрт, ну почему он просто не мог остановить всё при первом же подобном порыве со стороны Аделаиды? Это было так просто! Проклятое высокомерие! Неужели это крест на его творчестве? Кто захочет связываться с человеком, у которого столь подмоченная репутация? Тем более закажет ему свой портрет. Позор и забвение надвигались на него со страшной силой, затягивали в омут так, что он начинал задыхаться.