Мы добрались до набережной затемно. Огнями зажглась далекая гора с армянскими кварталами, и теперь холодно искрилась в темноте. Будто море с его купающимися в лунном свете волнами выросло до неба.
Соленый воздух, пропитанный тишиной, редкие прохожие. Ощущение теплой радостной свободы. И, конечно, арак, который мы продолжили пить на набережной.
Спустившись к морю и усевшись на камнях, мы трогали воду.
Сзади к нам подошел нахрапистый толстый араб и на корявом английском решительно потребовал показать ему наш фотоаппарат.
«Ты только что сфотографировал ее! Она сказала мне!» – араб размахивал руками и уверял, что кто-то из нас только что насильно сфоткал его жену, которая сидела себе спокойно на набережной и, никого не трогая, ожидала, пока муж принесет ей кока-колы.
Араб был возбужден и намеревался засветить пленку.
«Жену? Какую жену?» На самом деле, лучший способ избежать неприятностей в арабских странах – не поддерживать разговор, когда у вас есть сомнения в целесообразности этого разговора. Просто молча уходить.
Проснувшись на следующий день, мы сходили во французский супермаркет. Чтобы купить еще арака, разумеется! Ну и заодно что-нибудь поесть (уличный кебаб изрядно поднадоел нам).
Утром Бейрут еще привлекательнее, чем ночью. Крутые улочки-подъемы освещены розовым солнцем. Водопады бесшумно стекают по прозрачным стенам футуристических отелей. Много деревьев и кустов, бутики, особняки, дорогие машины. В одном из переулков на тротуаре натыкаемся на толстый черный бумажник. Из него соблазнительно высовывается пачка двадцатидолларовых купюр…
Парни уехали в какой-то горный город, осматривать замок Хезболлы. А я решил остаться в Бейруте. Мне очень импонировало его спокойствие и воздушная расслабленность. Я бесцельно дрейфовал по теплым улицам и пытался представить себе, как в таком городе могли звучать взрывы. Представить не получалось. А потом я увидел эту чудаковатую арабскую старушенцию.
Старушенция смотрела на меня, и я решил подойти пообщаться. Из-за угла как раз вынырнули какие-то люди с транспарантами, скандирующие что-то по-арабски. Ну, я и воспользовался случаем, чтобы обратиться к старухе: «Кто это такие? Что они кричат?» В ответ она стала пространно рассказывать мне о сирийско-ливанских отношениях.
«Нет! – взвизгнула она. – Бейрут – очень суетливый и шумный город!» У Мэй (так ее звали) был настолько скрипучий и громкий голос, что я должен был даже прислонить палец к губам… А взвизгнула она в ответ на мое предположение, что Бейрут – очень тихое место. «Просто сегодня будет демонстрация. Поэтому торговля приостановлена».