Живой Пушкин. Повседневная жизнь великого поэта - страница 5

Шрифт
Интервал


Довольный праздничным обедом,
Сосед сопит перед соседом…

Добрый знакомец поэта Александр Иванович Тургенев грешил той же слабостью: после обильной трапезы, – а его страсть к еде была столь велика, что Жуковский подшучивал над приятелем, точнее над его непомерным желудком, где умещались «водка, селёдка, конфеты, котлеты, клюква и брюква», – он имел обыкновение засыпать за столом и тут же просыпаться, дабы продолжить беседу. Удивлялись русскому хлебосольству и русскому аппетиту иностранные гости: «…Всё-всё, что только может быть возложено на алтарь желудка, было подано к столу и съедено».

Однако как нестерпим в приличном обществе дурной гастрономический тон! Вот и разборчивый жених у Пушкина, в ответ на предложения друзей, сватавших тому очередную невесту, гневно восклицает:

Что за семейство!
У них орехи подают,
Они в театре пиво пьют.

Немыслимо из такой «невежественной» семьи взять себе жену!

Расхожую истину, что желудок якобы добра не помнит, Александр Сергеевич оспаривал: «Желудок просвещённого человека имеет лучшие качества доброго сердца: чувствительность и благодарность».

«И пунша пламень голубой»

Александр Сергеевич и в жизни, и в поэзии воздал должное божественным горячим напиткам: жжёнке, пуншу (арак, чай, вода, лимонный сок, сахар смешиваются и поджигаются); глинтвейну (в красное вино добавляют пряности и ставят на огонь); грогу (в водку добавляют сахар, воду и лимонный сок) и даже гоголь-моголю (желток сбивается с сахаром и ромом).

О последнем, вернее, об одной лицейской шалости, с ним связанной, и о последствиях оной, поведал товарищ поэта Иван Пущин: «Мы, то есть я, Малиновский и Пушкин, затеяли выпить гоголь-моголя. Я достал бутылку рому, добыли яиц, натолкли сахару, и началась работа у кипящего самовара». О той пирушке узнал инспектор, затем – директор Лицея, – он-то и донёс о ней самому министру. Дело могло принять самый дурной оборот, но обошлось лишь лёгким наказанием: велено было зачинщикам в течение двух недель стоять на коленях во время молитвы да пересесть «на последние места за столом».

Помнишь ли, мой брат по чаше,
Как в отрадной тишине
Мы топили горе наше
В чистом пенистом вине?

Но со жжёнкой, приготовленной изящными ручками юной тригорской барышни Евпраксии Вульф, милой Зизи, ничто не могло сравниться!

Восхищения друзей брата Алексея – Николая Языкова и Пушкина, их поэтические восторги и похвалы – доставляли юной Зизи немало радости.