–– Слишком высокая, устойчивости совсем не будет, – отравил словами и ушел, не дослушав объяснений.
К весне посудина была готова. Федор, мобилизовав столяров, дотащил ее до реки и назначил испытания на вечер. В половине шестого собрался весь поселок, включая собак. Общими усилиями столкнули лодку с берега, но стоять на ровном киле она не желала, норовила на бочок прилечь.
–– Борта, парень, завысил, – снова критически загудел пилорамщик. – Надо тяжесть грузить для устойчивости.
–– Я сам в нее сяду, – ответил Федор. – Вот и будет устойчивость.
–– Ну, другое дело, – снасмешничал Мишка. – Ты – это вес!
Федор отвел посудину, придерживая руками, от берега, закинул левую ногу через борт, оттолкнулся правой и…, перекинувшись вместе с лодкой, плюхнулся врастяжку на мелководье.
Народ смеялся до зимы, а у Марии появился повод для развода:
–– Устроил из меня посмешище!
Теперь она живет с Мишкой, бригадиром пилорамщиков. Вместо подарков и цветов иногда тумаки прилетают от сожителя, но ничего – довольна, еще краше стала. Ребенка ждет. И можно ее понять: поэты – мужики не комфортные: от них как от мужей подальше держаться необходимо.
Но и Федя не пропал: недавно стих сочинил и повторял несколько дней "Лодка на речной мели скоро догниет совсем"*. Чувствует, получилось, принес в местную газетку, а там говорят:
–– Есть уже такие стихи, и, даже, песня соответствующая. Автора мы назвать затрудняемся, но раз есть песня, то есть и автор: так всегда бывает.
Другой женщины Федор не хочет: поэты – народ не только внутренне взбалмошный, но и внешне непредсказуемый. Никогда не знаешь, куда их занесет, а "влюбленную без памяти", думаю, воспринимал бы как бремя, еще бы и пить начал: поэту нужен антипод.
Слава богу, не унывает парень, пишет и пишет о покинутой любви, в журналы посылает. Пока не печатают.
* Н.Рубцов "В горнице моей светло"
Живая натура
Вот и надо двигать на рынок лучшее, что у нас есть
Что мы и выставляем с удовольствием через окно, прорубленное в Европы
Леночка радостно взглянула на рисунок, перевела взгляд на оригинал и прикусила губу. Ее "смелый, точный, карандаш", как характеризовали ее манеру письма преподаватели художественной школы, в очередной раз давал сбой. Оригинал теперь смотрел не прямо на пол, а под небольшим углом.
Упорная девочка – украшение курса и надежда Школы Искусств, – стерла рисунок и в шестой раз принялась набрасывать пенис натурщика.