На трибунах становится тише,
Улетает надутый медведь.
Слёзы льют стадионные тыщи,
Словно не о ком больше реветь.
Тихо в доме на Малой Грузинской,
Онемел и Каретный Большой:
По-тагански в сердцах растворился
Голос Гамлета с русской душой.
Сколько яда и в душу, и в вены
Загоняла безвременья стынь?
Только кровь до конца откровенна,
Если горлом наружу: «Пусти!»
Яд глушил то безволье, то волю,
Обращая то в жар, то в желе,
И булгаковский хмурился Воланд,
Не готов ни карать, ни жалеть…
На трибунах и пусто, и тихо,
Сел за МКАДом и сдулся медведь.
Дайте занавес. Зритель – на выход.
Вот и вечер, и вот она – твердь,
Где закончена схватка ли, скачка,
Может «штопор», а может полёт…
Чутко слушают улицы, плача:
Может быть, он ещё запоёт —
Наши души, от края до края,
Вдруг знакомый качнёт баритон:
Что тошнит от елейного Рая,
Что не так там, не те и не то,
Что земля не бывает периной,
А игла вражьей шпагой остра;
Не заменит Оксана Марину,
А Москва – это не Бухара.