С удовольствием вспоминались несколько лет исследовательской работы в Сухаревой башне, его малой «державе», его «вотчине». Первые годы жизни в Глинках снова вернули воздух свободы, и можно было в полную меру отдаваться творческим изысканиям, но смерть жены, дорогой Марфы Андреевны, да и прожитые годы отняли привычные для Якова силы, необходимые для его «полной меры». Сегодня как раз година смерти – семь лет как нет Марфушки. Тяжело.
После смерти Петра Алексеевича матушка Екатерина, ставшая императрицей, уважила просьбу Якова Вилимовича «удалиться от службы», дала ему чин фельдмаршала и лестную государеву грамоту: «…к пользе российской во всех обстоятельствах ревнительный рачитель и трудолюбивый того сыскатель…». И пенсион, достойный заслуг и званий, был величайше пожалован.
…На улице поднялся ветер, и низкое, но широкое окно полуподвала открылось немного, заставив колыхнуться огонь свечей. В двух огромных колбах, стоящих на большом дубовом, почерневшем от влаги и старости, изъязвлённом химическими реактивами столе, отобразилось лицо графа, искажённое выпуклыми стёклами и раздвоенное ими. «Трещины» на переносице и подбородке усиливали эффект раздвоения. Эти «трещины» присущи были лицу графа с молодых лет, но вот одрябшие щёки обвисли лишь в последние годы. Ледяные, чуть навыкате глаза были тревожными, с нависшими веками, и вместе со щеками делали лицо фельдмаршала беспокойно-сердитым. Да, Яков Вилимович был беспокоен и сердит на себя. Он чувствовал истечение жизненных сил. Чувствовал страх. Чувствовал приближение смерти. Но он и ждал её! Ждал, чтобы сделать главный, может быть, последний опыт в своей жизни! А страх мешал! Страх не от того, что жизнь закончилась, а оттого, что сможет ли он в очередной раз сделать так, чтобы жизнь возродилась. На сей раз его собственная. И он ходил, все спускался в свои подвалы, где всегда искал и находил Источники и Места Силы. Не боялся он ни раздвоений, ни «раздесятирений», сам ведь много раз проделывал такие штуки с раздвоением и отводом глаз. Была, была в нём эта волшебная энергия и чудотворная сила. Но любой колдун делается стариком. Зачем глупые люди изображают в своих сказках колдунов стариками? Старый – мудрый, но слабый. А раньше проделывал, ей-ей, много было проделок. Много эпатировал, на публику, специально… Грешен! Чаще, конечно, по делу, когда надобно… Бывала и надобность создавать вокруг себя и своего имени легенду средневекового колдуна.