Есть некоторая сложность понимания Парменида – с одной стороны, истинно мыслиться может только Единое, так как множественность отражает принцип разрозненности, лишённости объединяющего начала и, стало быть, неистинности. С другой стороны, Единое непознаваемо в силу своей абсолютной уникальности и неделимой полноты, что означает его не явленность, отчужденность и не связанность ни с чем (позже эту тему очень хорошо развили софисты). В той же поэме Парменида «О природе» неизвестная Богиня (скорее всего, богиня судьбы Ананке или, по Хайдеггеру, сама Истина – Алетейя) риторически замечает, что «Мне безразлично, откуда начать, ибо снова туда же Я вернусь». Этот замкнутый божественный круг как бы символизирует полноту и даже бесплодность Единого, когда невозможно сделать шаг от самодостаточного единства к очевидной множественности сущего.
Главная идея Парменида, определившая развитие всей последующей метафизики, в его открытии, что «бытие есть мышление». Однако без механики их отношений и нисхождения к человеку эта идея слишком абстрактна, ведь мало ли с чем можно сравнить Бытие в поэтическом восторге. Уникальность Парменидовской концепции заключена именно в том, что только истинное мышление становится (уже стало) Бытием. Наше же собственное мышление никогда не истинно, так как это человечно-иллюзорное мышление (то есть мнение) будет всегда о чем-то конкретном, тогда как Бытие должно мыслиться другого рода онтологическим мышлением – ни о чем, но о самом себе как таковом, как круг мышления в самом мышлении.
Механика эманации онтологического мышления у Парменида не разработана, но можно представить, что отведя (с трудом) внимание от Бытия (или, в сущности, от самого себя), мышление становится сразу иным, более земным и формообразующим. То есть, если бы мы смогли основательно продумать вещь до ее «самого конца», где она упирается в сущее своим основанием, то вещь бы попросту материализовалась из чистого замысла, а мы стали бы гордыми обладателями онтологического мышления. В дальнейшем окажется, что открытие человеком «бытия в себе» звучит более правильно, чем «причастность к нему», и не только в силу эвристичности (почти сакральности) процесса, но главным образом потому, что Бытию причастны все вещи, но лишь человек может это понять, тем самым впервые открывая Бытие в самом себе и являя его себе самому. Сущее, оставаясь так же причастным к Бытию, как говорил Парменид,