– Ну, и нам обоим про Медвежий надо все знать, – дополнил просьбу Иван.
Преподаватель лестеха энергично закивал:
– С удовольствием, с удовольствием. – Он проглотил коньяк, шумно выдохнул. – В нашем городке все перемешалось. Тут раньше улины жили – свирепые язычники. Потом казаки пришли. Здесь один из самых известных храмов был…
Журналист встрепенулся:
– Святого Георгия Победоносца, конечно. Но почему «был»?
– Ну, он и сейчас есть, да, – согласился Петр Сергеевич с сожалением в голосе. – Но уже не такой известный. Как бы это сказать-то… Изменилось что-то у нас в Медвежьем. Сломалось.
– Как так? – этот вопрос задал уже майор, скручивая кусочек сыра в тонкую трубочку.
– Видно, потому вас к нам и приглашают. Свежую кровь, так сказать. Мэр наш выступил, заявление сделал…
Святослав откусил сыр. В беседу снова вступил Миронов:
– А что мы починить-то должны?
Петр Сергеевич пожевал губами, будто подбирая слова, и снова отхлебнул из стаканчика.
– Видите ли, у нас хоть народец-то, может, и не очень честный: и улины эти безумные, и казаки, и ссыльные, и каторжане беглые, и з/к на поселении… Но хороший народ был. Искренний. Вы… понимаете, о чем я говорю?
– Э-э…
– Души зачернились.
– Да, я понимаю.
– Все искренне делали. Не без греха, конечно: и грабили, и бар жгли, и каялись. Но чистые были души, как у детей. А потом все какие-то черствые стали. Как будто сердце вытащили.
– У всей страны сердце вытащили, Петр Сергеич. Не только у Медвежьего.
– Ну, мы-то за всю страну не знаем – в лесу живем. – Голос пожилого интеллигента дрогнул. – Хуже и хуже становилось, впору до того, что и грешно сказать! И приезжие еще эти самые…
– Ну, и это тоже не одна ваша беда, – вклинился майор, понимающе кивая, мол, «я прекрасно знаю, о чем вы толкуете». – Этническая преступность – она…
Петр Сергеевич энергично замахал рукой, будто открещиваясь от невысказанного предположения собеседника:
– Да я… не подумайте чего! Не националист! У меня и друзей очень много с армии осталось – и дагестанцев, и осетин… Я понимаю – в каждом народе и плохие, и хорошие есть… Но к нам почему-то только плохие едут.
На последней фразе он тяжело вздохнул, одним махом допил коньяк и, крякнув, быстро сунул в рот кусочек сала. Разговор, похоже, был для него не слишком приятный, но пожилой преподаватель переживал его стоически, как прием горького лекарства.