[34; 75].
Обратите внимание, в каких условиях действует немецкая авиация: дождь, снег, туман. Но она действует. И как ни старались мы, но не смогли найти у К.М. Симонова хотя бы пару слов о действиях нашей авиации. В лучшем случае, немецким самолётам противодействуют наши зенитчики, но ни разу наши авиаторы.
Читатель должен нас извинить за столь пространное цитирование известного советского писателя. На наш взгляд, в приведённых описаниях хорошо видны все причины неудачи наступления Крымского фронта 27 февраля – 2 марта 1942 года: тут и прочная оборона немцев, и неповоротливость советского командования, которое ещё не научилось взламывать прочную оборону противника и не проявило никакой реакции на изменения, внесённые в условия наступления погодой, и сама эта погода («Наступление Крымского фронта буквально утонуло в грязи», – пишет современный историк А. Исаев [11; 241]), и господство в воздухе немецкой авиации.
И, отчасти забегая вперёд, всё же ещё раз предоставим слово Константину Симонову. Этими словами писатель и фронтовой корреспондент подтверждает нашу мысль, что истоки майской катастрофы Крымского фронта проявились значительно ранее, их было видно уже в ходе февральско-мартовского наступления фронта:
«Катастрофа произошла через два месяца после того, как я уехал отсюда, из Керчи. И теперь, после неё, задним числом, мне можно и не поверить, но тогда, когда я возвратился из армии сначала в Керчь, а потом в Москву после зрелища бездарно и бессмысленно напиханных вплотную к передовой войск и после связанной со всем эти бестолковщины, которую я видел во время нашего неудачного наступления, у меня возникло тяжёлое предчувствие, что здесь может случиться что-то очень плохое.
Войск было повсюду вблизи передовой так много, что само их количество как-то ослабляло чувство бдительности. Никто не укреплялся, никто не рыл окопов. Не только на передовой, на линии фронта, но и в тылу ничего не предпринималось на случай возможных активных действий противника.
Здесь, на Крымском фронте, тогда, в феврале, был в ходу лозунг: «Всех вперёд, вперёд и вперёд!» Могло показаться, что доблесть заключается только в том, чтобы все топтались как можно ближе к фронту, к передовой, чтобы, не дай бог, какие-нибудь части не оказались в тылу, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не оказался вне пределов артиллерийского обстрела противника… Какая-то непонятная и страшная мания, с которой мне не приходилось сталкиваться ни до, ни после.