Две недели прошли как одно мгновение, и Седрик стал меняться. Поначалу я не могла уловить эти изменения. Он и раньше бывал задумчив, мог подолгу размышлять над какой-нибудь вкрадчивой мыслью, но стоило мне подойти, всегда встречал меня улыбкой. Теперь же я то находила его в молчаливой прострации у окна, то застывшим за столом с томиком Ронсара в руках, казалось, он спал на ходу и никак не реагировал на мое присутствие. Он выглядел рассеянным и, если я звала его, отворачивался или не отзывался. Я решила, что он захандрил. Островной синдром, так называли его туристы, которых мы встречали во время прогулок. Я решила, что в этом все дело. Но если Седрик устал, что мешало нам собрать вещи и вернуться домой во Францию? Я предлагала ему так и поступить, но он отмахивался от меня и отправлялся на очередную прогулку по острову в одиночестве.
Я все реже рисовала. Запасы красок подходили к концу, и, свернув в рулон готовые картины, я не торопилась начинать новые. Мне пришлось подружиться с женщинами, которые ухаживали за садом. Теперь я не стремилась избавиться от них, а стала приглашать в дом, вызывая смущение своими просьбами. Мне нужно было отвлечься, чтобы не признаваться себе в том, что стало очевидным: Седрик отдалился от меня. Казалось, он тоскует по кому-то, кого не было рядом. Но ведь я была его женой, неужели кроме меня в его сердце нашлось место для другой? Я гнала эти мысли, но чем больше я пыталась, тем более зловещим был голос неуверенности, сидящий во мне.
В конце концов я настояла на отъезде. Мне казалось неразумным проводить столько времени порознь, и я надеялась, что, оказавшись в привычной обстановке, все вернется на круги своя. За день до отъезда я собирала вещи и злилась на Седрика за его очередное отсутствие. Я помню, как складывала его рубашки и вдруг почувствовала незнакомый запах на одной из них. Мне показалось, что я узнаю его. Запах кокосового масла – приторный, затхлый, чужой. От подозрения у меня закружилась голова, ведь в ту минуту я осознала, что одна из девушек, работавших у нас, часто отсутствует в то же самое время, когда Седрик отправлялся гулять.
С опустошающей ясностью я поняла, что Седрик влюбился в прекрасную островитянку. Гибкая, загорелая, ей не было и семнадцати, она, конечно же, с легкостью отдала сердце в обмен на внимание богатого, привлекательного иностранца. И вот я уже не могла думать ни о чем другом, кроме того, что он изменяет мне с ней, и, возможно, прямо сейчас. Нацепив сандалии, я побежала по тропинке, обступленной густыми зарослями папоротника, не чувствуя жара солнца, оступаясь на подъеме и задыхаясь от волнения, воображая, как поступлю, увидев их вместе. Я кляла себя за слепоту.