Снял кепку. Показались тронутые слегка сединой, коротко стриженные, прямые волосы с залысиной. Лицо в очках приятной внешности. Гладковыбритый. С ухоженными усами. Улыбаясь, поприветствовал нас всех из плацкартного купе:
– Всем доброго дня!
Представился:
– Давид Семенович Штольц.
Сел на свое нижнее место напротив меня.
Из багажа у него был только дипломат и пакет.
– Вот незадача – сказал Давид Семенович.
– Мне тут в пакет положили фотографию тети моей.
В рамке, со стеклом. Замотали в полотенце. Не помогло. Носильщик своей тачкой выбил- таки пакет из рук. Упал он на плитку в зале ожидания. Шансов никаких, конечно, а посмотреть надо.
Развернул пакет, полотенце, вынул рамку и переложил в дипломат. Поворошил стекло, стал потихоньку вынимать фотографию из пакета, как маг-волшебник из шляпы.
Положил лист на стол, и на меня посмотрела молодая, лет 20, девушка. По краям изображение уже отшелушивалось до желтеющей подложки. Я был обескуражен, как такая молодая девушка и тетя такому мужчине. Но тут же вспомнил фотографии своей бабушки.
– Послевоенная…, – уронил я.
– Нет. Это довоенная даже. Она, с мамой, фотографировалась в Ленинграде.
– Хотели на библиотечный факультет поступать, – тихо сказал Давид Семенович.
Положил фотографию в дипломат и продолжил:
– Это лучшая мамина подруга.
– Вот приехал навестить. Гостинцы привез. И ее любимое печенье из Ленинграда положил, хотел обрадовать. Но не успел. Ехал на встречу, а приехал на похороны. Не стало тети Маши.
Везу теперь ее фотографию маме и не знаю, как ей сказать об этом.
– Искренне вам соболезную, – сочувственно, сказал я. Мне как-то сразу неуютно стало в нашем вагоне.
Проводники ласково выпроводили провожающих и поезд сначала тихо покатился, а потом уверенно вышел на крейсерскую скорость и начал отстукивать время до Чернигова. Проводники разнесли постельное белье. Мы заправили свои постели.
Я предложил чай:
– Принесу сейчас кипяточку. Давайте свою чашку.