– Преувеличиваешь. По-моему, и мои, и твои сценарии Михал Михалыча устраивают.
– Его и Пикуль устраивает, и Бондарчук с Калатозовым.
– А тебя нет?
– А меня нет. Вот здесь все эти бесконечные «Повести о настоящем человеке» и вечные «Летят журавли». Надоело лизать жопы ветеранам, понимаешь? Тебе двадцать четыре, мне уже за тридцать. Момент истины. Не вышло из меня совейского киножуя. Буду отваливать, опять искать своего острова в житейском море.
Я понял, что он не врёт. Говорил Саша добродушно, но именно в спокойном мужском голосе твёрдо звучал тот самый момент истины, то бишь чёткое понимание необходимого разворота.
Но мне тогда ещё казалось, что ситуация нормальная и Городов слегонца фанфаронит. Подражает своему любимому Хармсу.
Я сделал удивлённое лицо и спросил:
– Пойдёшь в управдомы?
– Честный управдом лучше совейского киножуя. И потом…
– Что потом?
– Нет тут никакого кино, Паша. Сколько раз нам показывали «Чапаева»?
– Пять или шесть.
– Знаешь, зачем?
– Ну, типа шедевр звукового кино. Типа чтобы сделать из нас классных сценаристов.
– Мудаков сделать они из нас хотят, а не сценаристов. Там у них, ветеранов-киножуев, уже все корыта поделены. А мудаки пусть верят, что их тоже к столу допустят. До общего пира. «Мальчик у Христа на ёлке». Достоевского читал, надеюсь? Так вот, Паша. Я через окошко на эту бандитскую пирушку смотреть не собираюсь. И умирать от голода тоже.
Он задумался, словно увидел перед собой то самое окошко и чужой праздник за стеклом.
Я пожал плечами и сказал глупость:
– Не заводись, Саша. Будет и на нашей улице праздник.
Он смерил меня безжалостным взглядом.
– Как знаешь. Каждый выбирает по себе, Паша, – и голос у него стал неожиданно холодным и однозначным. – Дьяволу служить или пророку – каждый выбирает по себе.
– Хватит цитат. Пойдём досматривать «Грозного».
– Неужели ты ничего не понял?
– Пока нет.
– Тогда слушай. Мы с тобой здесь лишние. Ты – сам по себе, и я – сам по себе. Одиночки. Да ещё к тому же с запросами. Кажется, талантливые. Не дураки. А самостоятельность и талант – это всегда подозрительно. Песочников зачем-то нас выделил, взял в свою мастерскую, а теперь сам не знает, что с нами делать. Ему виделось, что мы вслед за ним попрём в православие. Видел его документальные ленты? Церковность, общинность, русская вера, народная правда. А мы оказались каждый с личной правдой. Или в поисках своей личной правды. Я не против его убеждений. Но он – против моих. И твоих тоже. Поэтому ни черта ни у него с нами, ни у нас с ним не выйдет. Это не искусство. Это второсортица. Если хочешь, побарахтайся до морковкина заговенья. А с меня хватит. Подам заявление, заберу документы – и на волю с чистой совестью.