Всё это было ужасно. Ложь. Фраерство. Лицедейство. Саша Городов слинял от этого кошмара в свой Ижевск, а я парился майским вечером на Селезнёвке и ждал от наставника если не жёсткого идейного хука справа и перелома челюсти, то нежного удушения как минимум.
Михал Михалыч сел в глубокое кресло и кивнул на стул. Я так же молча кивнул и окопался в метре от тяжеленного, какого-то бронебойного стола, заваленного книгами, рукописями и фотографиями будущего съёмочного объекта нового фильма Песочникова.
Минута прошла спокойно. Мы рассматривали друг друга, словно маралы в весеннем лесу перед битвой за условную олениху. Жена кинорежиссёра гремела посудой в кухне.
Наконец мастер тяжело вздохнул и ладонью пригладил свой выдающийся густой каштаново-русый чуб.
Наверное, он чуточку косил под Сергея Есенина. Но палисадного портрета русского гения с фальшивой курительной трубкой здесь, слава тебе господи, не было. Всё-таки вкус у православного коммуниста имелся.
Как только мастер изготовился к речи, я его опередил. Актёр во мне не дремал. Надо сбить с толку партнёра, обогнать его на секунду, стартовать неожиданно и потом уже мотать ему жилы, держа противника как можно от себя дальше.
Я распотрошил фотографии на столе, разложил веером, рассмотрел внимательно и спросил:
– Новая идея? Уже отбираете объекты? Завидую.
Песочников не то чтобы поперхнулся, но как-то ученически выдавил из себя:
– Ну да. Хочется снять кино по-настоящему.
– Донской монастырь?
– Узнал?
– Конечно. Был там не раз. Как раз по поводу «Триптиха». Советовался с музейщиками и религиоведами.
– Да?
– Само собой. И с настоятелем, отцом Фокием. Классный мужик. Смелый и правдивый.
И быстро переключил своё радио, пока Песочников настраивался на мою фальшивую трансляцию, сказав:
– Насколько я понимаю, разговор у нас тоже будет смелый и правдивый. Слушаю вас, Михал Михалыч.
Отложил фотографии в сторону и поднял взгляд на мастера.
Михал Михалыч был крепкий мужик. Кино перемалывает слабаков за год-другой. А наш держался в штате ЦСДФ ни много ни мало двадцать пять лет с гаком.
Он шевельнул скулами, положил перед собой на стол мой сценарий и ткнул в него указательным пальцем.
«Поехали – понеслись!» – подбодрил я себя репликой из пьесы Вампилова.
– Мы обязаны были представить ваши курсовые работы на кафедру. И эту, – лицо у мастера стало хмурым, словно из-под чуба на него упала густая облачная тень, – твою очередную выходку… Твой умысел… Тоже. Понимаешь?