– Всю жизнь мой папа писал стихи, – и враждебно посмотрел на Агнию, чтобы она не вздумала спросить о том, хорошие стихи или нет. Она не спросила. – Люди считали его больным, не из-за стихов, конечно. Это глупость, что сумасшедшие и поэты, как правило, совпадают в одном лице. Просто за несколько лет до смерти он почти перестал разговаривать. Не потерял физическую способность говорить, а как-то забыл о необходимости произносить слова. Мама пыталась его лечить, пыталась потом с ним разводиться, а потом он умер, и она очень переживала.
Агния смотрела, я видел, что она не понимает.
– Кажется, я понимаю, – сказала она на том конце сандалового облачка.
– Ты можешь на меня так не смотреть? – попросил я. – Так мне кажется, что ты всё ещё ученица, студентка. И в глазах у тебя мигают лампочки с надписью: «Да, Вадим Георгиевич, вы, безусловно, правы».
Она обиженно крутанулась на табуретке:
– Зачем ты так?
А меня несло ещё дальше:
– И после слов «мой отец умер» ты должна была потупившись сказать: «Извини, я не знала». Когда так говорят в фильмах, мне хочется на стену лезть от человеческой тупости и пошлости. Ты хоть один раз слышала, чтобы хоть в одном фильме хоть кто-нибудь? Ответил по-другому?
Агния быстренько подумала про контра и цетера, ну и выдала:
– Извини, Вадим, я не знала, что ты такой псих.
– Ладно, давай теперь о тебе расскажем, – это я уже извинялся. – Ты, что ли, на фотографии?
Над столом у неё чёрно-белое, стилизованное под ретро фото. На нём – двое под ручку в костюмах, опять же небрежно стилизованных под девятнадцатый, оба в цилиндрах. Я вспомнил, что это. Агния пришла в этом костюме на свой институтский выпускной. Пришла не одна, с какой-то девицей, вот она же на фото. Одна из них с тростью, другая – с трубкой.
– Это Верлен и Рембо, – пожала плечами Агния как о само собой разумеющемся. Да, точно. Тогда я тоже это слышал. Говорили даже, что когда преподы после банкета разошлись, Агния со своей подругой пытались учинить пьяный дебош. Бить посуду и ходить по столам. Типа как Верлен и Рембо.
– Расскажи, – попросил я её теперь.
– Это Мара, – сказала Агния безо всякого выражения. Нет, вру, с искусно скрываемым выражением. И продолжала: – Это было в наше с ней первое лето. Тогда мы недавно познакомились. Она много лет прожила во Франции, она знает французский, она рассказывала мне о них, она читала мне их стихи.