Вот и очередная опасность замаячила перед глазами. Только и делай, что успевай отбиваться…
Также я не могла не заметить, с каким вожделением и трепетом мой слуга смотрел на Фархада…
Кажись, слуга не евнух. Он просто гей, а может – и то, и другое в нём перемешалось. Если мой персональный рыжик предпочитал мужчин, и при виде влиятельного господина, полуголого колосса, чье нереальное тело, блестящее от пота, приводило в восхищение даже меня, несмотря на ненависть к его обладателю, а у слуги и вовсе подкашивались ноги, тогда это объясняет его бесспорный талант визажиста и парикмахера.
Провожая меня агрессивным взглядом, Фархад дождался, когда я скроюсь из виду, и только потом двери лифта захлопнулись.
Когда я вернулась в столовую, ибо те девчонки, с которыми более-менее у меня сложилось общение, всё ещё находились там, меня уже ждал допрос с пристрастием.
Перед тем, как войти туда, я сняла платок с головы и повязала на шею, чтобы девочки не задавали лишних вопросов.
– О чем вы говорили с господином Джамалом? – с ходу, не успела и присесть, взялась допытываться от меня "пятая".
– Он предложил принять их веру.
В неком замешательстве от всего, что произошло со мной за утро, я расположилась поудобнее и подтащила к себе тарелку с остывшим завтраком.
Решила заесть стресс и подавить ощущение внутренних пустот, возникших после диалога с господином Джамалом. А также исключить в себе запретное желание по отношению к очередному зверью, не способному ни к чему, кроме проявления господского нрава и жестокости.
Фархад чем-то напомнил мне Андрея, только был куда более страшен, чем мне уже привычный домашний тиранчик. От него прям чувствовался смертельный огонь, адское пламя, танцующее в нём с момента появления этого зверя на свет.
Находясь рядом с ним какое-то время, мне поневоле становилось жарко, и вовсе не от температуры его ухоженного и крайне выносливого тела. Фархад заставлял мою кровь закипать в жилах, а мозги – плавиться. И хорошо, что наша встреча, вторая по счету, снова получилась короткой. Иначе мозги мои вряд ли бы застыли, приняв прежнюю форму, как это случилось сейчас.
Фархад, в моем видении и ощущении на уровне чувственного восприятия его сущности, олицетворял собой строжайший запрет. Он как самый страшный грех, самое тяжкое преступление и самое жестокое наказание.