– Дай я! – сказала она и выхватила у меня грабли.
Сгребать сено ей определённо нравилось. Молчаливо улыбаясь, она ловко работала, бросая на меня хитровато-горделивые взгляды.
– Всё? – спросила она, закончив.
– Всё! – ответил я.
Она положила грабли на землю, с разбегу упала на копну30 сена, лежала, покусывая травинку, с любопытством разглядывала меня. Потом вскочила:
– Пойдём цветы собирать! Я сплету тебе венок.
Подхватила пучок травы, что собрала в логу.
– Что это? – спросил я.
– Это… лекарство, – ответила она и побежала по колючей, синеющей мышиным горошком, отаве31 в сторону речки. Я подсунул грабли под копну и пошёл за ней.
Неистово скрипели кузнечики. Случайный ветерок, забравшись в лог, весело трепал кудрявые травы, катил сизые волны по метёлкам тимофеевки, тряс жёлтыми гребешками погремков-звонцов, ерошил на склоне полоски травки-ржицы. Душно пахли спелые травы, клонились перезрело к земле. Не все ещё успели выкосить свои участки и лог пестрел проплешинами. Разметочные колышки белели на примятых извилистых стёжках…
Цыганка подбежала ко мне, разжала кулачок. На ладони её сидел большой бурый кузнечик. В ту же секунду он спрыгнул в травы. Мы рассмеялись. Я протянул цыганке пучок земляники. Она улыбнулась, взяла его левой рукой – в правой она держала охапку ромашек и какой-то целебной травы – и принялась прямо ртом сощипывать с пучка сочные красные ягоды.
– Тебя как зовут? – спросил я.
– Зачем тебе?
– Надо!
Она повертела общипанный пучок земляники, бросила его на землю, взглянула на меня искоса и спросила:
– А тебя?
Я ответил.
– Меня – Рега! – сказала она. – Вообще-то Регина, но так меня зовёт только отец. Остальные – Рега.
– Красивое имя! – заметил я. – Впервые слышу.
– Оно не цыганское. Как-то не по-нашему оно обозначает «королева». Ну, царица… Отец в молодости любил женщину с таким именем. В Одессе. Это он меня так назвал. Мать хотела Джелмой…
Мы сидели на берегу речки. Регина, вся обложившись цветами, плела венок, не обращая на меня никакого внимания. Сноровисто работали её ловкие руки, что-то загадочное, таинственное чудилось мне в её сосредоточенном лице, изредка освещаемом скупой потайной улыбкой. Я с интересом глядел на её колдовство над венком, и необычная, нездешняя красота её вызывала во мне жаркий озноб, и вдруг мне захотелось поцеловать её. Я испугался этого желания, застыдился и резко отвернулся от неё.