Будоражила деревню вечерами моя гармонь. Тосковал я по жарким губам цыганки. Бледными и неинтересными казались деревенские девчонки. Знал я, что слышит она мою гармонь, рвётся сердцем ко мне, но не может уйти из табора.
Плескался по сонной деревне девичий смех, сквозь щели в крыше сеновала пробивался лунный свет. Тоскливо поблёскивала небрежно брошенная на сено гармонь. Лежал я в тревожном забытье на мягком тулупе и торопил ночь. Скорее бы утро! А утром – встреча с ней. С любимой…
Остро пах шерстью тулуп. Увядшей земляникой пахло сено. Засыпал я неспокойным сном и всю ночь бредил её именем…
– Пойдём к нам! – сказала она.
Я не сразу понял, что приглашает она меня в табор. Идти туда мне было страшновато, но любопытство пересилило, и я согласился.
Регина рвала по дороге пыльный донник, гонялась за бабочками, сдувала на меня пышные шары одуванчиков. А то пряталась от меня в ржаном поле и выбегала потом вся в жёлтой пыльце, припадала ко мне, закрывала озорные глаза и ждала поцелуя.
Из лощины, спадающей в лог, тянулся дымок. Среди притоптанных трав беспорядочно грудились телеги, задрав к небу связанные оглобли. Две собаки с лаем выкатились нам навстречу, но после окрика Регины смолкли и виновато завиляли хвостами.
Безлюдно в таборе. Разбрелись цыгане по окрестным деревням добывать пропитание. Потрескивал дымно костёр. Висели над ним закопчённые котелки. Сидели около костра трое пожилых цыган. Они не ответили на моё приветствие, не повернули даже голов.
Около драного серого шатра сидела цыганка с яркими стеклянными бусами на шее и слушала патефон.
– Моя мама. Нога болит у неё, – сказала Регина, и цыганка блеснула в улыбке жёлтыми32 зубами, но ничего не сказала, накручивая заводную ручку патефона. Я узнал её: это была та самая цыганка, что нагадала мне: «Не будет тебе счастья в жизни, сынок…»
Регина объяснила что-то матери и стала перебирать пластинки.
– Хочешь Шульженко? – спросила она. Я кивнул головой.
Хрипела под тупой иглой заезженная пластинка, задумчиво перебирала бусы мать Регины, а с телеги неподалёку бросал на меня свирепые взгляды здоровенный румяный цыган. Он держал на коленях хомут и тыкал в него длинным шилом.
– Кто это?
– Васька, – небрежно ответила Регина, поставила новую пластинку, придвинулась ко мне и сказала:
– Осенью мне будет семнадцать. Меня отдадут за него замуж…