Пробивался рассвет сквозь щели в крыше. Мы лежали уставшие и совсем не счастливые. Неизбежность разлуки беспощадно подавляла в нас всякую радость любви.
Захлопал крыльями внизу на шесте петух и истошно, с надрывом, прокукарекал. В соседнем дворе встрепенулся молодой петушок и звонко откликнулся. И пошло гулять по деревне разноголосое «ку-ка-ре-ку!»
Первой очнулась Регина. Наклонилась надо мной и сказала:
– Мне надо идти.
Безучастно кивнув ей, я поднялся. Я не хотел верить в неотвратимость разлуки, я просто не мог понять, зачем разлучаться, если от этого человек несчастлив.
– Как ты ушла? Мать хватится – попадёт тебе…
– Мать знает. Без неё мне бы не уйти…
Мы слезли по скрипучей лестнице с сеновала и вышли в проулок.
– Регина, слушай! – остановил я её. – Давай я тебя спрячу, оставлю у себя. Уедет табор, а ты останешься…
Мне даже весело стало на секунду от этой счастливой мысли: в самом деле, будь что будет, оставлю её и всё. Лучше умереть, чем жить без неё. Но Регина грустно возразила:
– Нет! Нельзя так! Без меня они не уедут.
– А как можно? – рассердился я. – Вот схвачу тебя и запру в амбаре!
– Нет! – холодно и твёрдо сказала Регина, положила мне на плечи руки и от её безжизненных тоскливых глаз ещё безысходнее стало моё горе, на душе было так муторно, что хоть в петлю.
– Ты хороший! – сказала Регина. – Я буду помнить тебя. Долго. Прощай!..
Коснулась вздрагивающими губами моих губ и побежала по тропинке. Шаль чёрным крылом взметалась за спиной…
Я вернулся на сеновал, уткнулся лицом в холодную овчину тулупа и заплакал…
Выплакавшись, я на какое-то время забылся в чутком сне. Сквозь сон я слышал, как мать доила корову, то называя её ласковыми именами, то строго покрикивая на неё. Тугие струи молока шумно ухали в подойник. Слышал как хлопал «махалкой» пастух, мычало стадо.
От какого-то внутреннего толчка я окончательно очнулся ото сна и долго смотрел, как мельтешат пылинки в лучах солнца, пробивающегося сквозь щели. Потом решительно вскочил, слез с сеновала и вошёл в дом, где, вздрагивая от кусачих мух, похрапывал отец и хлопотала у печи мать.
– Что это ты так рано? – удивилась она.
– Холодно, мама! – пожаловался я.
– Так ложись в избе, досыпай!
Я не ответил ей. Почувствовав себя голодным, съел ломоть хлеба с парным молоком. Потом долго мотался по избе и по двору, искал, чем бы заняться, но дела не находил. Отец, уходя на работу, видя мою неприкаянность, бросил: