– Исповедоваться, – повторил Роман, пытаясь удержаться от замечания, которое так и напрашивалось после рассказов Аглаи. – Ага.
Иностранцы оторвались от правил, и Савелий потащил их к каким-то священным камням размером с собаку. Роман понял, что суть религиозного мировоззрения и учения ускользает от него настолько, что он даже не в состоянии понять, как эти камни, идолы, пророки и молельни соотносятся друг с другом, и кому и в какой последовательности здесь молятся.
– Потом, – сказал Савелий внезапно почти на ухо, и Роман чуть не подпрыгнул, – потом тьма спустилась на нашу землю. Двадцать лет пророк Феоктист боролся с ней, отгонял от вверенной ему земли и паствы – но забрала она пророка, забрала на небеса прямо в огне.
Роман прикинул, что с берега реки пожар не видно, пока он не дойдет до деревьев над склоном.
Удобно.
– Горел огонь три ночи, и три дня, – патетически вещал Савелий, вскидывая руки, – и ничто не могло потушить его, такой был он силы, а когда утих, одни стены остались и сказал тогда отец Угрим: место это проклятое.
– Proklaytoye? – переспросил бородач, и Савелий яростно закивал:
– Проклятое, проклятое! – показал пальцем в лес и провел ладонью по горлу, – Нельзя ходить.
Иностранцы неуверенно закивали. Роман решил убедиться:
– И больше никто не ходил?
– Нет! – отрезал Савелий и шмыгнул носом. – Отец Угрим за такое отлучит.
Значит, Аглая не врала. Ромка огляделся: солнце уже собиралось садиться, а на небе по-прежнему было ни облачка. Отлично, просто отлично.