– А ведь в деревне-то я красавцем слыл, девки-то заглядывались, – вспоминал Николай так, будто ему уже стукнуло девяносто, а не чуть больше двадцати годов от роду. – Только вот матушка у меня больно строгая. Ругалась, боялась, что обижу кого. Вернусь поздно – жди трепку.
– Так и не было никого, что ли? – спросил сидящий рядом раненый из категории легких.
– Ну как сказать… Была тут у меня одна… – Николай замолчал, и Эспер догадался, что Николай, обделенный опытом, но не воображением, готовится выдать очередную историю для поднятия морального духа. И Николай действительно начал рассказывать, да только не о своих похождениях, а друга Митьки. Того самого, у кого «волосики такие же». Рассказывал с гордостью, взахлеб, с явным уважением к таланту деревенского соблазнителя Дмитрия Орлова. У того, якобы, и барыни были, и учительницы, и девки.
– А все потому, что умный он больно. За то и любили. Невесты за него – чуть не в драку, а ему все чтой-то не по нраву. Особенную хотел, как в книжках своих…
Николай опять замолчал, прикрыв единственный глаз, задремал или делал вид. Притихли и остальные. Возбуждение улеглось, растревоженные темой пассажиры вернулись в мыслях к реальности. Тело – важный элемент любви, доказывающий ее силу, нежность, красоту, мудрость и вечность, – стало просто анатомическим материалом. Безжизненным, гангренозным, зловонным, одноруким, одноногим. Они уже привыкли показывать свою обнаженность врачам, не испытывая и малейшей стыдливости. То, что когда-то покрывали поцелуями, источало боль. У раненых тел не было будущего в любви. И тяжелые это поняли особенно отчетливо, вспомнив, теперь уж навсегда потерянные, ни с чем не сравнимые ощущения силы обладания женщиной.
В дальнем углу вагона кто-то из лежачих всхлипнул, короткие рыдания перешли в плач, сначала негромкий, деликатный, потом crescendo[26] стало нарастать, перейдя в протяжный вибрирующий вой.
Раненые оставались безучастны. На крик подошла молодая медсестра. Попытавшись успокоить, она склонилась над рыдающим мужчиной, обхватила его обеими руками и, слегка обняв, прижала к себе. «Tout ira bien»[27], – привычно повторяла девушка, призывая оставаться сильным и верить.
«Tout ira bien. Tou – ti – ra bien», – подбадривал поезд, приближаясь к Нуази ле Сек. За час до прибытия прозвучала команда: