За окном бежала рыжая степь. Однообразно ровная, почти одноцветная, иногда ее нарушали зеленые полосы посадок вдоль дороги. Синяя лента Волги тянулась где-то слева. Большую часть времени река была вне поля видимости: дорога проходила очень далеко от берега, и лишь иногда открывался вид на нее. За рулем всегда был Антон. Даша не водила машину и не очень хотела учиться. Зато с обязанностями второго пилота она справлялась отлично: меняла музыку, кормила и поила водителя. Он даже не успевал попросить о чем-то, она сама чувствовала, когда и что нужно. Заботливо наливала в кружку немного кофе из термоса, сначала держала в руке, ждала, когда остынет, потом протягивала Антону: попей. Он брал ее руку в свою, потом забирал из нее кружку: сложился у них такой маленький ритуал. В машине играла ненавязчивая музыка, но он хотел слушать Дашу. А она вдруг оживилась и продолжала уже очень увлеченно:
– Бабушка моя была страшная модница! Любила наряжаться, платья сама себе мастерила. А время тогда бедное было: когда война закончилась, ей было лет пятнадцать. И вот в эти тяжелые послевоенные годы она умудрялась и наряды себе шить, и прически какие-то невероятные делать. А макияж, Тошка! О, она мне такие истории рассказывала! Например, как брали золу из печки и из нее делали тушь для ресниц. Смешивали с чем-то и наносили. Честно говоря, не представляю, как это возможно. А дальше! Кусочком свеклы подкрашивали губы. Тебе, мужчине, не понять. А я, девочка, и смеялась, и плакала, когда это слушала. Это сейчас нам легко и просто: достала нужный тюбик, махнула кисточкой, и готово! А тогда… Вот уж правда: красота требует жертв.
Сама Даша не была склонна к жертвоприношениям ради красоты. Может, потому что от природы была хороша собой? То, к чему другие стремились, ей было дано от рождения. Она принимала это как должное. Не придавала значения. К тому же, как и у всякого художника, у нее было собственное представление о красоте. Она умела видеть ее в самых простых вещах: яркой полосе заката в окне, рыжих осенних листьях в серых лужах, волне, набегающей на берег. Она могла не увидеть ее в том, что было красиво для многих других.
– Бабушка до самой старости за собой следила: волосы всегда укладывала, губы подкрашивала. То брошечку какую-то приколет, то шарфик повяжет – и получается новый образ. Та еще красотка была! – продолжала Даша, и в голосе ее было и восхищение, и необыкновенное тепло. Она рассказывала о человеке, которого очень любила, и это звучало в каждом ее слове. – И, понимаешь, она ведь делала это не для кого-то. Не для того, чтобы произвести впечатление. Это внутренняя потребность в красоте. Это в крови, наверное, было. С молоком впитано. Про своих родителей бабушка много не рассказывала. А я и не спрашивала почему-то. Я теперь уже понимаю, что это совсем неправильно. И жалею очень. Знаю только, что она была из интеллигентной семьи. По каким-то деталям, что запомнила, я уже позже пыталась восстановить ее историю, но у меня мало что получилось. Я бы назвала это эскизом, и ему очень, очень далеко до полной картины.