– Давно! Когда он только пошёл в первый класс. Он делал свои уроки, я сидел рядом. Мне было скучно, ему – тоже. Вот от скуки Андрюшка и начал учить меня буквам, слогам…
– Родной мой! Мурчик! Так ты теперь…
– Ага! Кот-учёный! Идёт направо – песнь заводит, налево – сказку говорит…
Палыч захохотал.
– Мурчик… Коллега! Ха-ха-ха! Ну, уморил!
– А что здесь смешного? Разве вы смеётесь с того, что кто-то умеет делать что-то, что умеете делать вы? Что кто-то умеет рисовать или, скажем, водить машину? И что тут смешного, что Андрюшка научил меня читать?
– А если я скажу… – Палыч поставил меня на диван, взял с полки и открыл какую-то книгу. – Почитай-ка?
Было видно, что Палыч ни капельки не верит в моё умение.
– Где читать?
– Да хоть здесь! – Палыч ткнул пальцем в текст.
– Я вышел из кибитки. Буран ещё продолжался, хотя с меньшею силою. Было так темно, что хоть глаз выколи. Хозяин встретил нас у ворот, держа фонарь под полою, и ввел меня в горницу, тесную, но довольно чистую; лучина освещала её. На стене висела винтовка и высокая казацкая шапка, – прочитал я.
– Не может быть!.. Мурчик! Да ты и вправду Кот-учёный! Прости, брат, не поверил… Очень уж неожиданно это для меня.
Палыч снова взял меня на руки и приятно погладил по голове и спине.
Я снова замурлыкал.
Всё хорошее когда-то заканчивается. И Счастливые Времена, к сожалению, тоже сменились какими-то «Не очень счастливыми».
Андрюшка подрос и совсем утратил интерес к учёбе. Целыми днями он болтался по улицам с такими же, как он сам, товарищами. Ирина совсем перестала приезжать из Города в наш посёлок, а Палыч – совсем забросил свои опыты. «Сирену» он никогда не включал, а идею продать её за большие деньги теперь считал не только гнусной, но и опасной. Всё чаще Палыч тосковал и глядел в стену. Я бы его понял, если б в той стене был «Портал», через который можно было увидать кого-то из Иномирья, но на той стене ничего не было.
Всё бы было ещё ничего, если б Палыч не пристрастился к водке – прозрачной, но чертовски вонючей жидкости. Не знаю, что такого он в ней нашёл привлекательного, но, похоже, что она ему нравилась, как мне – валерьянка. Он выпивал по нескольку небольших стаканчиков напитка, после чего я переставал его узнавать. Его речи становились бессвязными, он непрерывно говорил гадости и про Ирину, и про Андрюшку, а меня так и вовсе винил во всех страшных событиях своей жизни.