Родилась я в Воронеже и первые годы жизни в Москве (я приехала поступить в вуз, в какой бы ни взяли, а не приняли меня никуда, и я устроилась продавщицей в продуктовый магазин на Масловке, там же, неподалеку от места работы, снимала комнату у одного бодренького ветерана) ходила как шальная, примериваясь к масштабам этого огромного города и пытаясь понять: ну есть ли здесь хоть кому-нибудь дело до моей персоны? А поняв, что я всего лишь атом, песчинка, и никому-то особенно тут не нужна, сначала расстроилась, а потом и успокоилась. Решила, что так, быть может, даже и лучше. Живи себе как хочешь, и не придется ни перед кем держать ответ за свои поступки. А поступки мои были, честно-то говоря, отнюдь не самыми благовидными. Я постоянно пребывала в процессе поисков мужа и действовала целенаправленно, стараясь почаще бывать там, где можно подцепить богатого мужика. Интеллигенция меня не интересовала вовсе, поэтому меня нельзя было заметить ни в театрах, ни на выставках и уж тем более в музеях или в консерватории. Я мелькала на открытиях (точнее, публичных фуршетах) супермаркетов, ресторанов, торговых центров, проводила вечера в футбольных кафешках, модных ресторанах и клубах, пока не поняла главного – и там-то я тоже всерьез никому не нужна. Я экономила на еде, подрабатывала уходом за своим ветераном, и все это для того, чтобы поддерживать себя в нужной форме и более-менее «выглядеть». И вот в какой-то момент я вдруг от всего этого устала и поняла, что все это мне смертельно наскучило и что я и сама уже не знаю, чего хочу…
Однажды поздно вечером глубокой осенью, когда Москва мокла под дождем и мне совершенно не хотелось возвращаться в эту пропитанную запахами мочи и лекарств квартиру, я просто шлялась по улицам, пытаясь понять, почему в этой жизни все так несправедливо устроено и почему в миллионах уютных московских квартир нормальные люди ужинают или смотрят телевизор, обнимаются, радуются жизни, смеются, целуют на ночь своих детей, а я бреду под этим нудным дождем неизвестно куда, отлично зная, что ничего-то хорошего меня в жизни уже не ждет. Появилась даже больная мысль: а не вернуться ли мне в Воронеж, к моей подслеповатой тетке Жене, не попросить ли ее подружку, тетю Соню, снова взять меня к себе, в районную библиотеку, и там, дома, если повезет, дождаться предложения руки и сердца от какого-нибудь прыщавого «ботаника» с жирными прилизанными волосами и блестящими от тайного вожделения глазками? И буду я ему по воскресеньям печь пироги с капустой, а он, устроившись на продавленном диване в съемной квартире, станет играть для меня на гитаре и петь сочиненные им в юности рыцарские баллады… Но мысль эта как пришла, так же благополучно и ушла, растворилась в остужавшем воспаленные мои мозги дожде.