Сокольников тяжело опирался подбородком на трубу Решмина, обхватив ее обеими руками.
Они были в комнате вдвоем с Ганичевым. Ганичев сидел за столом, на котором стояли бутылка водки, наполовину опорожненная, лежала буханка хлеба. На столе было три рюмки – две пустые и третья полная, накрытая ломтиком черного хлеба.
Ганичев говорил, не глядя на Сокольникова и даже будто бы не к нему обращаясь.
– …Я как глянул – вмятинка. Петергоф, пятьдесят восьмой год. Сразу вспомнил. Вас тогда на танцах побить хотели. Помните, Алексей Дмитрич?..
Сокольников был неподвижен.
– Думаю – ну не мог он сам трубу продать! Либо украли, либо… Звук у нее уникальный, я ведь по звуку узнал, хотя не слышал пятнадцать лет…
– Двадцать, – сказал Сокольников.
– Нет, после того как вы разошлись, я Борю еще слушал. Он играл. Как играл! Музыкант божьей милостью.
– Мало божьей милости.
Сокольников отложил трубу, поднялся, подошел к стене, на которой висела пожелтевшая афиша «Диксиленд п/у Алексея Сокольникова» с датой концерта «15 апреля 1961 г.». И фотография – шесть молодых музыкантов в белых рубашках с закатанными рукавами и при бабочках и певица в юбке колокольчиком.
Сокольников смотрел на фотографию.
– Какая была команда! – вздохнул Ганичев. – Решмин, Баня, Витек Кротов… Клуб завода «Вулкан». У Бани контрабас сперли, помните? Я же за него отвечал. Ревел, как девчонка…
– Теперь писатель. Драматург, – сказал Сокольников, посмотрев на фотографию.
– А Боря свою трубу мне даже поносить не давал…
– Первый ушел, – Сокольников вернулся к столу, налил в рюмки.
– В Мраморном Носов, Гольштейн, Додик совсем еще пацан. Все танцуют, а мы у сцены столпимся, наглядеться не можем… «Глори, глори, аллилуйя…» – тихо запел Ганичев, прикрыв глаза.
– Вот так и… – Сокольников не закончил фразу, взялся за рюмку, но вдруг отставил ее, пораженный какой-то мыслью.
– Где теперь все… – покачал головой Ганичев.
– Юра, ты мне их найди. Где хочешь. Я их видеть хочу, – резко сказал Сокольников.
Джазовый теплоход вышел в море. Вставало солнце. На верхней палубе, подхватив мелодию Ганичева, играли «Глори, глори…». Струны контрабаса перебирал высокий сутуловатый человек лет пятидесяти. Аккомпанировал он серьезно и несколько чопорно. Когда началось его соло, он склонился к грифу, закрыл глаза и принялся с каким-то мучительным сладострастием дергать толстые струны.