Они никогда не обсуждали друг с другом главную причину поведения Энн, и ни одна из них не знала, как повлияли годы на мнение другой и повлияли ли вообще, поскольку эта тема вообще не затрагивалась. Что касается Энн, то в свои 27, она думала совсем иначе, чем когда послушалась чужих советов в 19. Она не осуждала леди Рассел и не осуждала себя за то, что попала под ее влияние, но она знала, что если кто-то юный, в подобных же обстоятельствах, попросит ее совета, то она не станет говорить ни о том, как неизбежны трудности, ни о том, как сомнительно будущее счастье. Она была уверена, что несмотря на неодобрение домашних, несмотря на опасности, связанные с его профессией, и всевозможные страхи и разочарования, через которые им, может, предстояло пройти, вопреки всему этому она была бы намного счастливее, сохранив помолвку, чем пожертвовав ею. Более того, она не сомневалась, что определенная доля тревоги и неуверенности неизбежна, и знала, что была бы готова даже на большие жертвы, хотя в ее случае ей, как оказалось позднее, не пришлось бы долго ждать благополучия и достатка. Благодаря своему таланту и энергии он сумел проложить себе путь к успеху. Очень скоро после разрыва он получил назначение, и все, что он обещал ей, действительно сбылось. Он отличился, быстро был повышен в звании, и теперь, после, нескольких побед, составил, должно быть, себе внушительное состояние. Ее выводы основывались только на официальных сообщениях командования Флота и на газетных статьях, но она не минуты не сомневалась, что он богат. Кроме того, – и это говорило о его постоянстве, – у нее не было оснований считать, что он женат.
Какой красноречивой и убедительной была бы теперь Энн Эллиот, как решительно стала бы защищать раннюю нежную влюбленность и жизнерадостную уверенность в будущем от излишней осторожности, которая ни во что не ставила стремление к успеху и не верила в Судьбу. В юности ее заставили быть осторожной – годы научили ее быть романтичной, таково естественное продолжение неестественного начала.
Не удивительно, что из-за всех этих обстоятельств, воспоминаний и чувств, возможность того, что сестра капитана Вентворфа будет жить в Киллинче, не могла не оживить в ней старую боль. Энн потребовалось немало времени, чтобы, прогуливаясь и иногда вздыхая, победить внутреннюю дрожь и успокоится. Она бесчисленное количество раз говорила себе, что это глупо, прежде чем пришла в себя настолько, чтобы не терять голову при одной мысли о Крофтах. Ее несколько успокаивало, что трое из ее близких, которые тоже были посвящены в эту историю, похоже, не придавали ей никакого значения в теперешних обстоятельствах и не давали повода к воспоминаниям. Разумеется, она понимала, что леди Рассел ведет себя именно так по более заслуживающим признательности причинам, чем отец и Элизабет, и тем более ценила ее молчание, однако сам тот факт, что прошлое было предано забвению, значил для Энн гораздо больше, чем причины, это объясняющие. Уверенность, что о недолгой помолвке известно только троим близким людям, всегда приносила ей облегчение. Теперь же, в виду возможного приезда адмирала Крофта, она еще раз порадовалась этому, поскольку была уверена, что никто не произнесет ни слова на больную тему. Она также не сомневалась, что ОН доверился только брату, с которым в то время жил. Брат же был человеком разумным и, кроме того, в то время неженатым, да и, помимо всего прочего, давно уехал из этих краев, поэтому она могла быть вполне спокойна, что и от него никто ничего не узнал. Миссис Крофт, была в то время с мужем за пределами Англии, а собственная сестра Энн, Мэри, – в отъезде (она тогда училась в пансионе), позднее же никто даже мельком не упоминал при ней о произошедшем – некоторые из гордости, другие из деликатности.