– Энни! – в ужасе воскликнула Марилла.
Но та продолжала наступать на миссис Линд, высоко подняв голову, с горящими, как уголья, глазами, с силой сжав пальцы рук. Негодование так и вырывалось из неё, как джин из бутылки…
– Как вы только осмелились сказать такое обо мне?! – с негодованием выпалила она снова. – А если б о вас так говорили? Как бы вам понравилось быть в глазах других «жирной», «рыхлой» и, вероятно, «лишённой всякого воображения»? И сейчас мне плевать на то, что я, возможно, причиняю вам боль! Я надеюсь, что причиняю! Никто и никогда до этого, даже пьяный вдрызг муженёк миссис Томас, не унижал меня так, как вы сегодня! И я никогда не прощу вам этого! Никогда, никогда!.
Снова Энни с силой затопала ногами, словно старалась отчеканить на поверхности пола всю свою ненависть.
– Ничего себе темперамент! – воскликнула потрясённая миссис Линд.
– Энни, прошу вас подняться к себе и оставаться там до моего прихода, – сказала Марилла, с трудом придавая голосу должную силу.
Энни, вся в слезах, ринулась через дверь, ведущую в холл, хлопнула ею так, что сочувственно звякнул колокольчик входной двери на крыльце. Подобно вихрю она промчалась через холл, вверх, по лестнице. Приглушённый удар двери наверху оповестил, что «буря» достигла цели: комнатки в восточном крыле…
– Ну, вам не позавидуешь, – сказала миссис Линд с неподражаемой серьёзностью. – Воспитывать такое!..
Марилла было разомкнула губы, чтобы сказать, что подобной выходке нет ни оправдания, ни извинения. То, что она произнесла тогда удивило её саму и продолжает удивлять до сих пор:
– Не надо было придираться к её внешности, Рейчел!
– Марилла Катберт, не хотите ли вы сказать, что поддерживаете её, разыгравшую здесь эту безобразную сцену на наших глазах? – оторопело спросила миссис Линд.
– Нет, – медленно произнесла Марилла, – я вовсе не одобряю этого. Она вела себя просто ужасно, и я выговорю ей за это. Ну её, допустим нельзя осуждать слишком строго: у неё не было учителей, чтобы подсказывать, что верно, а что – нет… Но вы-то, вы, Рейчел! Вы что-то слишком круто с ней.
Не успела Марилла завершить фразу, – хотя она и сама толком не представляла себе, как всё это сорвалось с её языка, – как миссис Линд поднялась с чувством оскорблённого достоинства.
– Ну, я чувствую, мне нужно быть осмотрительнее в этом доме, Марилла, где во главу угла ставятся «трепетные чувства» сироток, прибывших невесть откуда. О, я в порядке! Прошу, не утруждайте себя! Мне вас слишком жаль, чтобы ещё оставлять место в душе для гнева. Вам и так достанется от этого… ребёнка! Но мой совет, – впрочем, едва ли вы им воспользуетесь, несмотря на то, что я воспитывала десятерых детей и схоронила двоих: – поговорите-ка с ней на языке хорошей берёзовой розги! Думаю, для такого ребёнка это будет самый эффективный метод воспитания. Её характер вполне соответствует цвету волос! Ну, доброй ночи, Марилла. Надеюсь, вы по-прежнему станете бывать у меня, и не реже, чем обычно. Но не ждите, что я скоро нанесу вам визит, если я обязана выслушивать всё это и приходить в шок от подобных выходок! Такого со мной ещё не случалось!