Конечно, когда хвалили форму книги или, особенно, песни, мне иногда хотелось сказать, – ей-богу, и я тут виновата, чтобы похвастаться, что ли. Это вот приносило мне некоторую боль. Хуже было другое. Что, с этих дней, с „Народом на Войне“ стали обращаться, как с сырым материалом, из которого каждый брал себе на потребу, что хотел и что мог, – это мне было страшно приятно в то время. Это было в целях моих, может быть.
Но вот то, что некоторые писатели в своих книгах, „творчески“ переделывая, стали печатать песни из „Народа на Войне“, которые были написаны мною, и только мною, в полной моей одержимости, – и выдавать их за народные, ими, этими писателями, слышанные, – это меня просто убивало. Так как они-то, писатели-то эти, ведь прекрасно знали, что этих песен они не слышали никогда. Веришь мне, что я их слышала, так хоть упомяни книгу, откуда взял, – а не говори, что слышал сам!»[6]
Признание писательницы вызвало резкую критику Демьяна Бедного, выступившего в феврале 1928 г. в «Известиях» со статьей «Мистификаторы и фальсификаторы – не литераторы. О Софье Федорченко» и назвавшего «Народ на войне» «жульничеством» и «мошеннической подделкой». Там, в частности, говорилось: «Внимательный, критически настроенный читатель записей С. Федорченко может допустить, что записи не всегда, быть может, точно передают то, что было услышано Софьей Федорченко, но что Федорченко все это действительно слышала и в меру своих способностей добросовестно зафиксировала, разве можно было в этом сомневаться?.. Теперь оказывается: ничего не было! Никакого народа!
Всё Софья Федорченко из своего пальчика высосала! Мистификация! Фальсификация! Поклеп на народ. Жестоко обмануты были те, кто этим записям „услышанного“ доверился»[7]. По не лишенному оснований предположению А. Н. Трифонова, столь резкий отзыв «советского классика» мог быть вызван его собственными литературными планами: по-видимому, Бедный намеревался заняться стихотворным переложением «Народа на войне» и, возможно, уже занимался этой работой до разоблачения мистификации Федорченко. Аналогичная история произошла с поэтом десять лет спустя, когда он пересказал в стихах «уральские сказы» Павла Бажова, а потом внезапно обнаружил, что они вовсе не являются аутентичным рабочим фольклором.[8]