У изголовья кровати, заботливо склонившись над больным, стоял старый оруженосец его, Гильдебранд. Король только что проснулся и молча смотрел на своего верного слугу. Лицо его, хотя и сильно исхудавшее во время болезни, носило отпечаток большого ума и силы, в изгибах же рта виднелась необычайная кротость.
Долго, с любовью смотрел король на своего великана-сиделку, затем протянул ему руку.
– Старый друг, теперь нам надо проститься, – сказал он.
Старик опустился на колени и прижал руку короля к губам.
– Ну, старик, встань; неужели же мне утешать тебя?
Но Гильдебранд остался на коленях, только голову приподнял, чтобы видеть лицо короля.
– Слушай, – сказал больной: – я знаю, что ты, сын Гильдунга, всегда правдив. Поэтому спрашиваю тебя: скажи, я должен умереть? и сегодня? до захода солнца?
И он взглянул на своего оруженосца такими глазами, которые нельзя было обмануть. Но старик и не желал обманывать, он уже собрался с силами.
– Да, король готов, наследник Амалунгов, ты должен умереть, – ответил он, – рука смерти уже простерта над тобою. Ты не увидишь заката солнечного.
– Хорошо, – ответил Теодорих, не дрогнув ни одним мускулом. – Вот видишь, тот грек, которого я выслал отсюда, обманул меня на целый день. А мне нужно мое время.
– Ты хочешь опять позвать священника? – с неудовольствием спросил Гильдебранд.
– Нет, они уже больше не нужны мне.
– Сон так хорошо подкрепил тебя, – радостно вскричал оруженосец, – он разогнал тень, которая так долго омрачала твою душу. Хвала тебе, Теодорих, сын Теодемера, ты умрешь, как король-герой.
– Я знаю, – улыбаясь сказал король, – что ты не любил видеть священников у моей постели. И ты прав, – они не могли мне помочь.
– Но кто же помог тебе?
– Бог и я сам. Слушай! И эти слова будут нашим прощаньем. Пусть это будет моей благодарностью тебе за пятьдесят лет твоей верности. Тебе одному – не моей дочери, не Кассиодору, а только одному тебе я открою, что так мучило меня. Но сначала скажи мне: что говорит народ, что думаешь ты об этой ужасной тоске, которая так овладела мною и свела в могилу?
– Вельхи говорят, что тебя мучит раскаяние за казнь Боэция и Симмаха.
– А ты поверил этому?
– Нет. Я не мог думать, чтобы тебя могла смущать кровь изменников.
– И ты совершенно прав. Быть может, по закону они не заслуживали смерти. Но они были тысячу раз изменники. Они изменили моему доверию, моей привязанности. Я ставил их, римлян, выше, чем лучших из людей моего народа. А они в благодарность захотели овладеть моей короной, вступили в переписку с византийским императором; какого-то Юстина и Юстиниана предпочли моей дружбе. Нет, я не раскаиваюсь, что казнил неблагодарных. Я их презираю. Но говори дальше: ты сам, что ты думал?