– И в этот ляжет кто-нибудь другой, не я. Мне почти жаль, – я к нему привыкла, и запомнила узор его досок.
Все отчетливее с каждым днем понимал Ельницкий, что любит Зою. Он был уверен, что и она любит его. Их встречи были часты и радостны, их разговоры – доверчивы и ясны. Они иногда говорили друг другу ты, почти не замечая этого. Но о любви своей еще молчали. Что-то удерживало Ельницкого. А Зоя спокойно ждала, терпеливая и уверенная, точно и в самом деле знающая все сроки.
Однажды Ельницкий спросил ее:
– Зоя, ты – мечтательница. Но в этой мрачной обстановке можно ли мечтать о любви?
Зоя посмотрела на него внимательно и нежно, и голос ее был сладок и звонок, когда она говорила:
– На могилах цветут розы, над пробами возникает любовь. Мать земля сырая любить нас и тогда, когда мы цветем, и тогда, когда мы отцветаем. Она радуется и славит Бога каждый раз, когда рождается человек.
В середине декабря однажды Ельницкий пришел к Зое вечером. Горели лампы, было тихо. Он прошел в складочную. Зои было не видно. Он проходил мимо гробов, чтобы сесть у печки, погреться, подождать, – в передней ему оказали, что Зоя дома. Взор его дотоле невнимательный, вдруг остановился на одном гробу, стоявшем на скамейке: там он увидел Зою, вздрогнул и остановился.
Девушка спала, лежа прямо на досках; ее голова покоилась на сложенных руках; губы нежно улыбались, и дыхание было безмятежно-ровное.
Ельницкий тихо позвал:
– Зоя!
Девушка открыла глаза.
– А, это – ты, – оказала она, приподнимаясь. – Сегодня я очень устала. А если очень устанешь, то всего слаще отдыхать на голых досках.
– Выходи, – сказал он хмуро.
Взял ее за плечи, и потянул к себе. Она легко и ловко спрыгнула на пол.
– Я чуть не упала, – сказала она. – Ты так сильно меня потянул. Или вы все такие жестокие?
– Жестокие? Почему? – с удавлением спросил Ельницкий.
– У людей все так, – говорила Зоя, – во всем проявляется жестокость, только по-разному, посильнее, послабее. Удар кинжалом в сердце или в глаз, укус, поцелуй, – разные звенья одной цепи. Ты читал сегодня о том, что они сделали с сестрою милосердия?
– Что? Нет, я не читал, – сказал Ельницкий.
Зоя взяла развернутый лист газеты «Речь». Показала ему.
– Читай, вот здесь.
Он прочел. Крикнул, внезапно охваченный гневом:
– Какие мерзавцы!
Зоя говорила:
– Ты только представь себе весь ужас ее муки! В холодную ночь стоит нагая, привязанная к дереву. На нее светят фонарями, десяток молодых, сильных парней, хохочут и бросают в нее ножи. Потеха длится долго, кровь течет по телу, нож торчит в ее глазу, – подумай, представь себе это! Теперь скажи мне, – может быть, это – неправда, или непроверенный, преувеличенный слух? Тогда как смеет газета печатать об этом? Или это – правда? Тогда отчего весь мир не содрогнется, не восстанет, не уничтожит злое племя?