Пили, обкуривались, сношались – трахались прямо на сыром замшелом столе, что в их дворе среди яблоневых и грушевых соглядатаев. А потом, сгрудившись вокруг того же стола, под неумолчный плач деревьев поминали кого-нибудь из своих – допившегося, обкурившегося или продырявленного стальным прутом. Такими же, как они, только с другого двора. Вместе летели к запредельной черте, казалось, с одинаковой, неуемной поспешностью. Но доходили одиночки. И больше не возвращались, приняв из рук смерти ключи от своего ада…
Палермо, правда, особой активностью не отличался. Зачинщиком в их компании никогда не был, спал с одной единственной, пусть и намного старше его, женщиной. Даже драп любил не очень… Нельзя сказать и обратное, что во всех их вылазках и сборищах он участвовал исключительно по принуждению. Скорее, из соображений мальчишеской солидарности, из-за прямо-таки болезненной потребности быть причастным к общему делу. К их, пацанскому, делу… А может, просто боялся остаться один.
Так или иначе, наступал момент, когда Палермо, совращенный безнаказанным временем, посылал к чертовой матери сайт. Все посылал! Шел пить вместе со всеми, накуривался до одури, затем поднимался на четвертый этаж трахать бабенку, у которой муж не то где-то плавал, не то уж откинул ласты… По утрам его жутко рвало, став на колени перед унитазом, он освобождал плоть для новых грехов, запивал позор марганцовкой, а его тщедушная экзистенция не имела права даже пискнуть. За спиной гнилое время умывало руки, ждало нового удобного случая, чтоб вконец раздавить, уничтожить парня.
Потом настал тот день. Фиг знает, какое это было число. В доме Палермо отродясь не водилось календарей, на компе он нарочно не выставлял дату и время. Зато с книжной полки с садистской пунктуальностью расстреливал его тесный мирок старый механический будильник. Тот самый, который Палермо когда-то спас от расстрела. Пузатый динозавр, неблагодарная железка, судя по тому, с каким презрением он выплевывал время, не особенно жаловал своего хозяина. Палермо просто ненавидел его, но отчего-то терпел.
Однажды, когда очередной прилив лживого времени вернул парня обратно в его дрожащий мирок, Палермо подумал, что на этот раз ему точно кранты. Вывернутый наизнанку, с раскалывающейся с похмелья башкой, он облазил на карачках вдоль и поперек свою комнату. Тщетно пытался отыскать таблеточный круг спасения. Нелегкая, очень нелегкая доля юного грешника занесла его и на книжную полку. Одному Богу известно, как Палермо, битый час ползавшему на четвереньках, удалось встать на ноги – и вместе с парой-тройкой книг смести вниз ископаемый будильник.