Павла я пока еще не видел. Говорят, что он заходит в камеру только единожды, для того, чтобы увести кого-то на казнь. Уже полгода, с тех самых пор, как жена моя меня бросила, и солнце начало палить черным, мне хочется только молиться, чтобы скорее уже пришел Павел и увел меня из этой муки. Ночью я плачу, сжимаю кулаки и призываю его.
Совершенно не помню, и даже не буду предполагать, какая была температура на улице
той весной
когда мы договорились встретиться с Лукой в пятницу в шесть утра.
Он второй день ночевал на соседней улице у своего брата, поскольку его жена имела в этот период месячные. Общаться с ней в ее месячные было опасно. Городничев говорил, что она буквально сатанела, и любое слово могло обернуться потасовкой. Первое время он терпел, но приобретя опыт поражений, решил, что отступление из дома на эти дни – самый разумный выход.
Я шел по камням, пища и громыхая своей телегой. Солнце уже вставало, и легкая занавесь тумана становилась прозрачнее с каждым выдохом.
Мы хотели поплавать на лодке, вытащить что-то из сетей и посмотреть, не появились ли на свободной от затопления части пригорка новые памятники.
Жаловаться друг другу на жизнь для мужчин недостойно не потому, что со стороны это выглядит сопливо. – Я знаю, что за этим последует, – от расстройства мы совершенно точно напьемся до беспамятства, начнем махаться, непьющий брат Луки встанет на колени, умоляя нас остановиться, и в момент, когда я вопросительно на него обернусь, меня отправят в нокаут.
В то время я наблюдал у себя неприятный подростковый нарциссизм. Мне вселяла его Дана. Будучи старше меня на 6 лет, она ровно настолько же была более энергозависимой. Возможно, поэтому наделяла своего юного любовника сверхобаянием, и смотрела в глаза мне с таким вампирическим вожделением, с которым сухая голодная женщина глядит на веселого старшекурсника. Сейчас мне тридцать шесть и я искренне не понимаю, почему она меня так превозносила, ей даже тридцати тогда не было. Я любил ее честно, как только мог. Я любил ее на переднем и на заднем сиденье машины, любил в общественном транспорте и на детской площадке, любил в реке и на всей мебели, на которой только можно было ее, суку, любить. Она по первому моему желанию раздвигала пухлые ляжки и открывала рот, чтобы я засунул ей туда палец, целовала мои руки, стопы, волосы в паху и на голове. Ее любовь делала меня гордым и глупым. Наверное, за это любовь и ценится.