Завод кряхтел. Трещали планы.
Ключом махал могучий изм.
И домахался. Ветераны
Отпели собственную жизнь.
Они как будто попрощались
С собой от третьего лица.
Но мир не замер. Мы дождались
Ещё кощунственней конца.
Пришёл какой‐то там консенсус.
«Так это ж то, – сказал генсек, —
Когда шутить про наш Освенцим
Согласен всяк, согласны все.»
Но шутит тот, кто сушит порох
И в ком душа ещё жива.
Пришла пора снять зубы с полок
И фрукты Райские жевать.
Большой любитель всяких правил
И я, как весь честной народ,
На двести градусов раззявил
Не закрывающийся рот.
А догадаться было б надо:
Град изумрудных орехов
Стал рушится, но за оградой
Новобоярских теремов.
Такой десерт от рая Раи,
Эту консенсусную чушь
Мы заказали и хлебаем
Пока без ложки по плечу.
Хлебаем мы без задней мысли
О думстве жилистых задов,
Что надоумились причислить
Нас к шоблу умственных рабов.
Мы расхлебаем нашу кашу.
Когда? Кто знает. Но пока
Мы ждём, когда свалять прикажут
Очередного дурака.
Свалять на поприще сокровищ.
Сыграть банкрота на заказ.
И вместе с братьями по крови
Забыть, лишиться языка.
Но будет то последним разом.
Ведь больше нечего терять.
Ужасен, взявшийся за разум,
Духовный пролетариат!
Завод уже почти не стонет.
Здесь изредка курлычет кран.
Здесь гонят ржавчину простои.
Здесь в дурака верстают план.
Здесь смена – мёртвая царевна.
И молот – мёртвый барабан.
Нет! Я цеха и в раже гневном
Не стану причислять к гробам.
Не склепы это. Не гробницы.
Но я, как новый фараон,
Застыл меж смен, на их границе,
Как на разломе двух сторон.
Молчу, зажатый между прошлым,
Поросшим праздничным быльём,
И тем, что мир ещё не прожил,
А мы едва ль переживём.
В белье былья не время рыться.
Хотя, как хочется рискнуть:
И сдуть пушок с румяных рыльцев
И испытать добротный кнут.
В бельё согласия сам Зайцев
Когда б одел электорат,
Грядущий рай бы стал казаться
И впрямь, как яблоневый сад.