Я продолжал жить с Лилей, когда не был на позициях. Служил в подразделении луганской армии, называемой «милицией». Мы дежурили на линии соприкосновения. Иногда обменивались с украинцами партиями боеприпасов. В смысле мы стреляли по ним, они по нам. В моём подразделении случилось два «трёхсотых», то есть раненых, и один «двухсотый», то есть убитый. Примерно такие же потери несла и противоположная сторона. В целом было скучно. К тому же денег платили мало. Оружие выдали самое простое, а продвинутую амуницию полагалось покупать за свой счёт. Так я провёл в Луганске три месяца. «Сиалис» совсем закончился, и денежные запасы тоже стали истощаться. Просить жену прислать мне содержание я не решался. С женой мы созванивались. Она искренне беспокоилась о моём здоровье и ещё спрашивала: ну как там твой член? Уже стоит? Нет, не стоит, почти не обманывал я.
А потом в Луганске появились вербовщики. Я узнал о них от одного парня, тоже добровольца. Он решил отправиться в Сирию. И я понял, что моё время пришло. Я попросил свести меня с вербовщиками и заявил, что хочу подписать контракт. Боялся, что не возьмут: из-за возраста и плохого здоровья. Оказалось, зря. Брали всех. И я был не самым старым. Вербовщик спросил: боевой опыт есть? Кроме Луганска. Я сказал: официально нет. Вербовщик посмотрел на меня внимательно и переспросил: а по факту? Я сказал: Первая чеченская. Отряд оппозиции, штурм Грозного. Вербовщик понимающе кивнул головой и сказал: вообще-то чеченцев у нас стараются не брать. Но попробуйте.
В тот вечер Лиля сразу почувствовала неладное. Она начала целовать меня уже в прихожей. Я сказал, что уезжаю в командировку. Возможно, надолго. Она заплакала:
– Ты меня бросаешь одну?
– Ты дома. На родине. Здесь у тебя много друзей.
– Но мне нужен ты! Только ты один!
Мы любили друг друга всю ночь, отчаянно, остервенело. Под утро она не хотела меня отпускать. Буквально она держала мой член и пыталась с ним что-то сделать, хотя это было уже невозможно. Она сказала:
– Мне кажется, я вижу тебя в последний раз.
А мне кажется, что она обращалась не ко мне, а к нему. К моему члену. И была права, конечно. И я думал: это ничего. В мире есть миллионы других членов. И между ними, честно говоря, нет никакой разницы. Я был всё ещё обижен на неё. За то, что до меня она держала в руках, в себе, других мужчин и, наверное, так же ласкала, и целовала, и не хотела отпускать. Мне хотелось её наказать. И наказать себя за то, что не смог её простить и никогда не смогу простить ни одну любимую девушку.