А дело было так: спасенный им генерал тискал его в своих объятиях и что-то с жаром говорил ему. Ефремов, наоборот, молчал как убитый, так как в голове у него вертелась неуместная к месту и случаю поговорка: «От у нас в сели кажуть так: чорт в хату лизэ! Абы не кацап!» Не дай бог, откроет рот, скажет этому пану-генералу что-нибудь неприятное, тогда – пиши пропало. Вот и стоял унтер, набычившись: не генерала боялся – себя. Увидел ротный такое дело, как Никита с генералом обнимаются, налетел как коршун. Бурку с плеча своего скинул на генеральские плечи и повел куда-то. Подходит унтер-офицер Бихневич, известный проныра и тертый калач из Одессы, и говорит: «Эх, Никита, упустил ты своего Егория. Надо было просить награду у генерала!» Посмотрел Никита на свои стертые веревкой ладони, на рваные сапоги, махнул рукой с досады, и пошли они с Бихневичем к своему взводу. Там, на дороге, два орудия почти сползли с откоса. По пояс в грязи солдаты суетились около станка, колес и запряжки, пытаясь хоть как-то вытащить их на скользкую террасу.
– Впрягайте волов в возы, хлопцы! – скомандовал Никита, сам налег на постромки грудью: «Потянули, братцы! Эх, дубинушка, ухнем! Эх, зеленая сама пойдет! Подернем, подернем», – затянул он песню, но орудия, как назло, и не думали сдвигаться с места. Пушки вязли в разъезженных колеях, пока к ним не подошел из восьмой роты Карп Меленчук, здоровенный детина лет двадцати пяти, с бородой на румяном лице и с таким богатырским затылком и мощными плечами, что боязно было смотреть:
– А ну-ка… разойдись.
Быстро распоясавшись и скинув шинельку, давно лопнувшую по швам на крутой спине, этот настоящий богатырь, иначе и не назовешь, уперся в станок и поднатужился.
– Тащи за веревки, ребята! – зычно заорал Меленчук. Ухватившись за веревки, Никита с товарищами изо всех сил тянули пушку, и вскоре колеса начали медленно вращаться. «Пошла, пошла!» – радостно завопил Ефремов. На ровной террасе решили перевести дух.
– Ну ты и здоров, парень, – искренне восхитился Никита, – откуда только такой выискался?
– Наш закон – тайга, – ответил бородач, – из Сибири мы, паря. На домашнем молоке и сале вырос.
– А фамилия-то хохлацкая?
– Может, и хохлацкая, – добродушно согласился Меленчук, – да только я природный сибиряк.
– Зато и вырос с бугая ростом, – не без зависти сказал Ефремов.