А она продолжала реветь, опять свернувшись клубочком, размазывая слезы на запачканном лице. Как побитая собака с человеческим лицом, у которой отняли щенков.
Подняв стул, я сел, и оторвал от бараньей ноги кусок мяса. Так же, пальцами, разделил на несколько кусков поменьше, и стал есть, запивая вином. Потом тронул девушку за плечо:
– Хватит. Садись и ешь.
Она не пошевелилась.
– Как хочешь.
– Почему ты не отпускаешь меня? Зачем я тебе?
– Просто так. Интересно, понимаешь ли…
– Что интересно? – подняла она голову. – Наблюдать, как мне тут плохо?
– Вот не понимаю, серьезно! – отбросил я косточку и сел перед девушкой на корточки. – Ты хочешь домой, так? А зачем? Там тебя убили. Воздух плохой. Люди тебе даже не родственники. Никто не защитил тебя, когда тебе стражники угрожали. Что тебе там делать? А тут, смотри, кормят, поят, врагов нет, я убью любого, кто зайдет сюда, не требую от тебя ничего. Благодать! Так зачем тебе туда возвращаться?!
– Дурак ты… – всхлипнула она, и села, обхватив колени. – У меня там семья осталась.
– И что?
– А то! Если у тебя нет семьи, это не значит, что у других ее не может быть!
Странная она. Или я чего-то не понимаю. Семья, это понятно. Или настолько у них развита привязанность матери к ребенку, что она без семьи не может?
– Лера… – всхлипнула опять Оксана.
– Что?
– Дочь у меня там, Лера. Лерочка… Отпусти, а?
– Ты по ней скучаешь?
– Очень.
– Почему? Она настолько важна для тебя, что ты готова поступиться сытой и спокойной жизнью?
Девушка медленно подняла голову и уставилась на меня долгим-долгим взглядом. Теперь он был совсем другой. Жесткий, серьезный. Ледяной. Я внутренне поежился и спросил:
– Тебе неприятны такие вопросы? Мне просто интересно…
Оксана встала во весь рост, сжав кулаки, и тихо, сквозь зубы, произнесла:
– Вот заведешь ребенка – тогда и поговорим… А сейчас я требую отправить меня домой, Пес.
– Нет. Завтра охота будет. Мне нужно поспать – это раз. Второе – мне надо настроиться на переход. Вернусь с охоты, тогда и поговорим. Ты, кстати, будешь спать там… – показал я на огромный ворох соломы в углу. – Одеяло я тебе дам. Все.
Она молча пошла к соломе, опустив голову. Ногой разворошила кучу, устроив что-то вроде лежанки, и легла, опять свернувшись в клубочек. И как ей не надоест так лежать?
Допив вино, я принес толстое одеяло, которым укрывался зимой. Бережно накрыл девушку, так и не открывшую глаза, постоял немного и пошел в свою комнату, прихватив посох. Зажег две толстые свечи. Посидел немного, обдумывая слова Оксаны. Но чаще всего почему-то вспоминал ее взгляд, тот, такой ледяной. И, сообразив, что сейчас все равно не смогу ничего связать воедино, махнул рукой и завалился спать, дунув на свечи…