– Я мог бы присоединиться к вам раньше, мои любимые.
Опустившись на четвереньки, он снова посмотрел на луну и завыл. Совершенно не стесняясь, как ребенок. Так громко, как только мог, словно подражая диким собакам, бродящим в темноте, кричащим, поющим свои песни.
Ау-уууу – у-уууу! Ау-уууу – у-ууууу!
Остановившись, чтобы перевести дух, Отис отметил, что койоты завизжали громче, будто приветствуя его. Он различил высокие интонации молодых особей, глубокий навязчивый голос взрослых и завыл сильнее, выворачивая душу.
Ау-уууу – у-уууу! Ау-уууу – у-ууууу!
Казалось, ему стало легче. Отис оделся и направился к дому, находящемуся в западной части участка в сорок акров. Он гордился тем, что каждый квадратный метр его владений был ухожен и опрятен. На его земле нельзя было найти даже крышки от бутылки, несмотря на то что периодически сильные ветры приносили мусор с дороги. Каждый шланг был свернут по армейским стандартам. Сорняки практически не попадались. В овечьем загоне можно было спать, а в курятнике – обедать. Всю свою энергию, всю аккуратность, так свойственную Девам и обычно направляемую на любовь и заботу о других людях, Отис направил на своих животных, свое имущество и свое вино.
Он вошел в каменный дом, который они построили с женой, и направился в кабинет. Часто вечерами, когда Отис хандрил и не мог заставить себя заняться чем-либо полезным, он находил капельку утешения в созерцании стеллажей, расположившихся вдоль стен кабинета. Они были заставлены коллекцией книг с загнутыми страницами. Каждая из них была зачитана почти до дыр и доставила ему огромное удовольствие в свое время. Особенно он любил те, которые были написаны английскими авторами: Шекспиром, Джорджем Оруэллом, Д. Г. Лоуренсом, Грэмом Грином и Черчиллем. Отис чувствовал родство с ними, несмотря на то что жил в Штатах с юных лет.
Мужчина нажал кнопку на СD-плеере, зазвучал джаз Арта Тейтума. Из хрустального графина он налил себе торфяного виски двенадцатилетней выдержки и сел в кресло. С тех пор как пять лет назад умерла его жена, он не спал в их общей кровати. Никак не мог себя заставить. Ему было невыносимо вспоминать об интимных моментах: как переплетались их обнаженные тела, как Ребекка гладила его волосы, как по утрам что-то нежно бормотала сонным голосом, по которому он теперь так скучал; об их глупых подушечных боях и о ленивых субботах, раз в месяц, когда они валялись в постели до полудня. После ее смерти он спал на диване или в этом чудовищном кресле, на потрескавшейся, потертой коже которого уже отпечатался контур его тела.