А снилось Женечке вот что.
Сидит он в своей комнате у окна и просматривает дальние дворы. Вдруг слышит за спиной голос:
– Жень, бросай ты это дело! Нельзя так жить, нехорошо.
Женя оборачивается и видит сидящего в его любимом кресле незнакомого парня.
– Ты кто?!
– Да я так. Короче, такой же, как ты. Могу перемещаться.
– И далеко?
– Не, дальше двора пока сложно. Не то что ваше блуждающее сиятельство!
– Откуда ты знаешь, насколько я?..
– Видел.
– Видел?
– Ну да. Видеть-то я вижу. Вот, к примеру, видел, как ты ноутбук у тётки умыкнул, видел, как у какого-то очкарика спёр плеер с наушниками, а ещё видел…
– Хватит! Ты чё, шпионишь за мной?
– Вовсе не шпионю. Просто учусь перемещаться. Хотя, честно говоря, мне противно наблюдать твои сволочные действия. Ведь ты не только воруешь, ты…
– А ну катись отсюда, святоша! Или вот что. Иди-ка, почитай Стругацких. И узнай, кто такие людены. Может, тогда перестанешь высовываться со своими «бла-бла-бла»!
– Да читал я Стругацких. Мне вообще не очень нравится деление людей на умников и дураков. А что касается люденов, то вряд ли ты один из них. Они бы не мелочились, приворовывая гаджеты. Они другие.
От этих слов в сознании Жени вспыхнула, как факел, нестерпимая обида. Он прекрасно понимал всю неприглядность совершаемых им действий. И единственным оправданием происходящего был почерпнутый из литературы тезис Стругацких об исключительности собственного «Я». Исключительности, позволяющей встать над моралью и совестью. «Что позволено Юпитеру, не позволено быку, – так рассуждал Женя, возвращаясь домой с очередным приобретением. – Отец? А что отец? Люден имеет право на всё, что сочтёт для себя нужным».
Но теперь, глядя в глаза парню, Женя испытывал неожиданный внутренний стыд. Он не сумел нагнуть этого выскочку. Скорее, наоборот. Слова о превосходстве, как пули, злобно шипя, вонзились рикошетом в его же грудную клетку. При этом никаким сверхъестественным образом люден Евгений себя не проявил. Напротив, он обмяк, ссутулился и, тяжело дыша, закрыл лицо руками…
Утром, пока отец спал, Галина Георгиевна разбудила сына и, не задавая никаких вопросов, собрала в школу. Жене запомнились её заплаканные багровые глазницы и тихий, срывающийся на фальцет голос. Прощаясь в дверях, он уткнул голову в мамину грудь и прошептал: «Мама, прости меня, я очень виноват перед тобой…».