А это, скажу я вам, какая-то из пренатальных матриц, если руководствоваться трансперсоналкой: принял решение не рождаться – теперь всегда придется тянуть за уши.
Или… не придется?
Я – тянула.
Доразвивала за первые три месяца до такой степени, что невропатолог счел это чудом: он пытался нас успокаивать вначале, чтобы мы не ждали быстрых результатов, что повернется, сядет, пойдет – но позже, позже, пусть оклемается после таких ужасных родов, эму потребуется больше времени, чем другим детям, это не страшно, подождите.
А тот и повернулся, и сел, и пополз, и пошел в сроки, опережающие среднюю статистику.
Вот ведь тревожные перестраховщики! Массажи, книжки, ванны, Бродский во время кормления – а как еще-то? Я и не знала, что можно по-другому.
Вычитала, что нельзя пыль вытирать, когда кормишь.
Потом – вытирала.
А с ним – никогда.
Вычитала, что надо кружочки разноцветные над кроваткой повесить.
Чтобы цвета учился различать.
Висели.
Следующих младенцев и в кроватке редко оставляла, под бок – и спать. Какие кружочки? Мир такой разноцветный!
А его – никогда.
Под бок-то.
Не дай боже, задавлю.
Страшилок было немеренно!
Ох, а эти бутылочки… С десяток бутылочек с разными лекарствами, порошками, каплями; одни – до еды, вторые – в еду, третьи – после, четвертые – между.
Какая же я была бедная!
Помню, как плакала с ним вместе.
Не помогали ни врачи, ни диеты, ни схемы, ни смены питания: ребятенок всегда, всегда плакал.
Это очень выматывало.
Нам говорили: подождите месяц, все пройдет.
Я говорила: я до завтра не доживу.
Потом нам говорили: в полгода все наладится.
Я немела.
Потом – что в год проблемы уйдут в прошлое.
Я нервно смеялась.
Когда в садике сыночек не давал мне выйти из группы, чтобы заскочить с каким-нибудь списком к какой-нибудь заведующей или медсестре, визжа и цепляясь за ногу – а надо учитывать, что это была группа, в которой я работала, поэтому с ним никогда, никогда не расставалась! – я уже малость злилась.
Потом злилась всерьез.
Сын вырос внутри моей злости и своих истерик. «На ючки!» – вытягивал он ручешки и бежал, бежал за злющей мегерой. А потом злющая мегера била его носом об тетрадку – с пяти лет! И до… стыдно сказать! Как-то заехала ему по маковке, когда не мог (я считала – не хотел) то ли съесть благотворный для его тогдашнего желудка, но ненавистный, рис, то ли рассказать благотворный, про войну, но ненавистный, стих…