Ночью берега Плувы превращались в чёрные, трепещущие, словно дряблые веки, кручи, меж которыми плескалась блестящая как склера чёрная вода. И если луна в эту пору всё же решалась взглянуть на безотрадные окрестности Помоища, то можно было приметить, как шевелится и дрожит сия гигантская куча, где вопреки всему кипела страшная, помойная, но всё-таки жизнь.
Так было и в эту ночь. И лунный свет янтарными бликами струился в речной воде, покрывая золотистой рябью и заболоченные берега Державной помойки. Оттуда на всю округу доносились гулкие грустные вздохи выпи, точно кому-то отчаянно хотелось выпить, и он тоскливо дул в горлышко своей пустой бутылки.
Тракт от помойки отделял лесистый косогор, вытоптанный да изодранный на дрова и посохи. Через дорогу от него располагался двор, обнесённый высоким забором, местами залатанным хлипкой изгородью, за которой виднелись большие сколоченные компостные короба, несколько гружёных телег да огороды у конюшни. По двору прохаживался большой лохматый пёс. Он был стар и немощен и совершенно равнодушно слушал протяжный лай и вой своих собратьев на соседних подворьях.
В доме было шумно. В окнах горел свет, дверь постоянно хлопала, впуская и выпуская постояльцев, которые курсировали между застольем и огородами хозяев, где справляли нужду. Застолье, впрочем, подходило к концу, поскольку харчевня к полуночи закрывалась, и хозяин гнал всех своих посетителей по постелям или взашей, если те вдруг отказывались платить за постой. Священное время отдыха и сна рабочего человека неукоснительно соблюдалось, и вот уже крепкий бородатый трактирщик ударил в жестяной таз первый раз, предупреждая собравшихся у очага о том, что наверху их ждут оплаченные кровати и уже вполне можно переместиться туда в одиночку либо со своими девками, а таких в избытке водилось в любом гематопийском трактире.
Когда ударил он во второй раз, посетителей в зале почти уже не было. Задержавшиеся у огня медленно поднимали затёкшие зады и тащились наверх, прихватив оплаченную выпивку. Лишь один заезжий фоллониец всё бегал по двору и отчаянно призывал по имени свою даму, поминая её при этом самыми скверными словами.
– Чиела! Где ты, подлая ведьма? Под какой колодой завалилась спать без меня? Деньги за жратву твою плачены! Оцет хлестала больше всех, жирная тварь! Давай-ка отрабатывай! Неужто смылась, паскуда?