– А ты… ты, разве не по своей воле в Суздаль-то меня возил? Спросил Алексей и еще подогнал через миг. Ну!
– Как же… по своей. Есть люди… И посильнее и повыше меня, которые о тебе день и ночь пекутся, думают, как тебя оборонить надежно от отцовского гнева.
– И зачем же меня к матушке возили?
– А что б ты матерь свою родную не забыл. А то ведь, поди, забывать стал?
– Да нет…
– А лукавить не след… Сколько лет прошло… Начал, начал забывать. Точно. Вот тебе память-то и обновили!
– А для чего.
– Что для чего?
– Я говорю – для чего обновили?
– Чтобы ты не забыл матерь свою рóдную…
– Врешь ты все отец Яков. Мне – матерь свою помнить сегодня – всё одно, что во сне медовые пряники кушать. Ведь она много лет, как монахиня. Её из монастыря воротить – как с того света. Врешь ты все, пес шелудивый. Не в матушке тут дело!
– А в ком?
– В батюшке, я чаю…
– Ну-ко, ну-ко… скажи дробненько, Алешенька…
–А!.. Семь бед – один ответ. Уж ты-то точно с доносом не побежишь…Не побежишь?
– Что ты, Алешенька… Да я, коли час придет, на дыбе смерть приму лютую, а тебя, голубчик мой, не выдам. Так почему в отце дело-то?
– В нем дело-то все только и есть. Для престола меня берегут? Вестимо, для престола, так? Так! А чтобы мне его предоставить, коли час придет, надо либо дождаться пока батюшка… почиет в Бозе, либо…
– Никакого другого либа нету. Нету и нету.
– Есть! Сказать?
– Не надо, Алешенька… Не гневи Бога.
– Стало быть, смерти ждем?
– И об этом тоже ни говорить громко, ни даже думать сейчас много нельзя…
– Неужли, и ты, отец Яков, боишься?
– Боюсь… И ведь только человек, Алешенька. Кости и кожа у меня не железные. Посему надобно ждать. Затаимся так, что шевелиться вовсе не будем Но ведать надобно все. А нынче – более всего надобно ведать. Знает ли батюшка про Суздаль что новое или нет, а коли знает, т о как узнал?
– А как проведать?
– Есть у меня мыслишка…
– Какая?
–Отпиши письмецо…
– Кому?
– А вот тут – подумать надо. Я чаю – лучше всего – тетушке своей Екатерине Алексеевне. Пожалься, что, вот, мол, батюшка в письме на меня гневается сильно, а за что – понять не могу, а дознаться – не у кого. «Явите, – напиши, – божескую милость, если ведаете, отпишите мне, за что, мол, батюшка на меня сердится, а вины за собой я не знаю». Разжалобишь старушку – может, и проговорится. Остальное мы додумаем.