Сделав тяжёлый, глубокий вдох, она приподнялась на руках и постаралась подтянуть к себе правую ногу. Слёзы, отчаянные, непрошенные, злые, застряли где-то в горле, так и не выступив на глазах.
Нет, это не просто растяжение, не просто ушиб или вывих. Что такое растяжения, ушибы, вывихи, она прекрасно знала. Разрыв? Или…
– Марина? – рядом с ней на одно колено присел Ваня. Взгляд у него был озадаченный, обеспокоенный, в глазах так и читался вопрос. Он коснулся её руки, но в ответ она нашла в себе силы лишь мотнуть головой.
– Прости, – сказала она, а потом совсем тихо, одними бледными губами, шёпотом: – Прости…
Он замер. Рядом блеснули лезвия ещё одних коньков, потёртые мысы чьих-то ботинок. Вокруг всё ожило, засуетилось. Что-то говорил Марк Александрович – тренер, ведущий их пару к вершинам с того самого момента, как они пришли к нему восемь лет назад. Марк Александрович, понимающий всё ничуть не хуже её самой. Растерянная и побледневшая Матрёхина тоже мельтешила рядом.
Марине помогли подняться, помогли добраться до борта, усадили на ближайшую скамью. Люди, люди, люди… Но она никого не замечала. В этом шуме, в этой беспокойной возне она оставалась одна.
Слёз не было. Не было их даже в тот момент, когда на ней расшнуровывали конёк, когда высвобождали её ногу. Она лишь сцепила зубы и, когда врач, бережно ощупав щиколотку, поставил предварительный диагноз, прозвучавший, словно выстрел в голову: «судя по всему, перелом», слёзы так и не появились. Не появились они и тогда, когда она, подняв голову, попробовала отыскать среди прочих Ваню. Слёз не было. И Вани… Вани тоже не было. Но она знала, что позже слёзы обязательно появятся. А вот Ваня…
Потому что до Олимпиады меньше месяца, а у неё перелом. Потому что Матрёхина поедет на Олимпиаду. И Липатова поедет. И китайцы, и немцы, и французы, и канадцы… И всё будет. У всех всё будет. У всех, кроме них. Потому что до Олимпиады – считанные дни, а у неё… у неё перелом.
Февраль
Она хотела сбежать. Скрыться от всего мира, спрятаться на необитаемом острове, на другом конце света. Чтобы никто никогда не нашел. Никто и никогда.
Видеть в глазах людей жалость – это было выше её сил. Ненавидела, когда жалеют. Когда ЕЁ жалеют, ненавидела! На звонки не отвечала. Хотела вообще выключить телефон, но могла позвонить мама, или Марк Александрович, или… Ваня, в конце концов. Только вот Воронов вообще не появлялся после той злосчастной тренировки. Ни в больницу к ней не приехал, ни после. Гордость какая-никакая, а осталась.