Помимо «чистосердечных признаний» и самооговоров, возникших, вероятно, из неосторожно брошенных фраз (из-за чего все дело производит впечатление многократно пересказываемых «кухонных разговоров»), подтасовки фактов, а также гипертрофированных формулировок судебного следствия, плохо подкрепленных материалами предварительного, есть в деле и следы прямой фальсификации. В разделе 4 настоящего сборника они оказались благодаря бдительным советским гражданам – секретному осведомителю и наблюдательным соседям. 9 декабря 1934 года Анна Смирнова, проживавшая с мужем Михаилом в квартире этажом выше жилища Николаева с Драуле, заметила двух странных визитеров квартиры № 17 – военного и штатского. В руках у второго был пакет «порядочных размеров». Как показали дальнейшие события, в отсутствие арестованных хозяев «порядочных размеров» пакеты перемещались между их квартирами весьма свободно – помимо «цариц доказательств» следствию все же требовались более весомые, документальные, подтверждения организационной связи между Кулишером и Николаевым. Тем более что, как сообщал секретный осведомитель Богданов, после ареста Романа Марковича его дядя, видный российский советский математик Александр Рувимович Кулишер, велел домработнице сжечь бумаги племянника. Однако до окончания «процесса 14-ти» следствию не было особенного дела до записки путающего имена малограмотного монтера, в адресе местожительства которого на другом конце Ленинграда номер дома почти такой же, как у Кулишера. (К слову, этот адрес – ул. Стачек, д. 31а – отмечен как «последний» не для одного ленинградца.) Судя по тому, что записка осведомителя была передана «наверх» фельдсвязью почти сразу после исполнения приговора Николаеву и другим, там было принято решение ускорить подготовку к следующему процессу. Уже 1 января 1935 года Ольге Драуле и ее мужу предъявлены новые вещественные доказательства, имеющие столь же «порядочные размеры», как и упомянутый пакет, – записи, сделанные собственной рукой Леонида Николаева. Оба в один голос, но на разных допросах заявили, что никогда ничего подобного у себя дома не видели. Даже две недели спустя Кулишер, уже признавшийся к тому моменту, что Николаев говорил ему о желании убить Сталина, отказывался мириться со столь вопиющей фальсификацией доказательств. Его предположение в ответ на очередной вопрос о том, как к нему попали дневники убийцы, было правильным, но следствие оно, по понятным причинам, не устраивало: «Предполагаю, что документы были положены ко мне в квартиру в отсутствие кого бы то ни было».