— Ну, не скажи, Михалыч, — влез в
разговор Николай. — Иногда человек такой рождается, что с детства
его научить ничему доброму нельзя, все под себя гребет, едрена
вошь… Все только я, да я, да для себя, какая уж там душа? Встречал
я таких, и не так уж и редко.
— Бывает и такое, бывает. Иногда
случается на переломах истории, как у нас было. Народ звереет от
голодухи, нищеты. Все ходят нервные, злые… так что, может, это и
генетически передается. Потом все устаканивается, конечно, но
поколение вырастает почти напрочь отмороженным…
— А когда все как в болоте живут,
лучше, что ли? Все равно некоторые кропают друг на друга доносы или
просто делают ближнему пакость. Приезжал тут один городской франт,
рассказывал, как он при переезде мощные колонки к стене поставил и
врубил по самое «не могу». Соседям своим решил праздник устроить.
Пусть порадуются, мол! Самого его все равно на этом месте завтра не
будет, и они ему уже ничего не выскажут... — Николай рубанул в
воздухе рукой от избытка чувств. — Хотелось мне ему по роже
двинуть, да жена покойная… земля ей пухом, не дала — праздник
какой-то не хотела портить. А родился-то и жил этот урод в тишине
да покое, когда ни о каких переломах истории и подумать никто не
мог.
— Да уж, бывают люди на свете,
которые, кроме чувства гадливости, ничего не вызывают, — опять
согласился Иван. — Это уже как раз от воспитания зависит. Может это
даже как раз тот случай, когда с его предков вся мерзость началась…
Ведь воспитывают не только словами, но и примером своим.
— Что там ни говорите, мужики, —
начал Вячеслав, — но народ после перестройки в худшую сторону
изменился. У нас еще ничего, а в городе что творится… Грызут друг
друга почем зря, все думают только о том, как бы обогатиться. А
если какие терзания и есть у кого, то вином заливают… Каждый
норовит проехаться за чужой счет, а уж столица первая под себя
гребет, скупает все подряд и соки из людей выжимает! Капитализм,
мать его!.. Люди, конечно, отвечают тем же! Пофигизмом к делу на
урезание зарплаты, формальным подходом на эту самую соковыжималку.
Другим человек стал, равнодушнее, что ли…
— Так я и говорю, от воспитания
многое зависит и от традиций, — поднял указательный палец вверх
Иван. — Если свои традиции все порушили, а ведь порушили же,
истребив как класс крестьянство в тридцатые годы, то где другие
взять? Запад тебе поможет только деньги грести лопатой! Туда же
грести, на Запад! Да еще технологии даст, чтобы лопата получалась
поболее! А с такими дарами народу неинтересно жить, он даже себя не
воспроизводит! До войны еще рожали по привычке, в деревенских
семьях по восемь–девять детей было, а начиная с конца тридцатых,
всех погнали с земли на завод работать. Да и после войны при
Хрущеве так прижали деревню, что крестьяне сами оттуда побежали… А
в городе что? Там все думают только о себе любимых, детей не
рожают. Нищету, мол, плодить не хотят. Обставят квартиры мебелью
заграничной, коврами да хрусталем — и нате вам, нищие. Как будто их
предки во дворцах жили! Не рожденных еще детей уже убивают своими
заплесневелыми мозгами! Так и вымрем все, потому что сердцевины в
нас не осталось…